направлена на Доминика.

Оливия не могла понять, почему они не верят тому, что ей самой было ясно. Обернувшись к Доминику, она заметила на его гордом лице выражение непреклонной решимости. В памяти ее встал тот день, когда Доминик посадил Колина верхом на Шторма. Рука Доминика ласково гладила взлохмаченную головенку Колина, а мальчишка, свесившись с седла, захлебывался восторженным смехом. Колин боготворил своего кумира. Да и Доминику нравился Колин, она это видела. Окажись Колин здесь, он бы первый это сказал.

Прежде чем Доминик решился ответить толпе, Оливия, бросившись вперед, растолкала людей и стала перед ними. Глаза ее сверкали, лицо раскраснелось от гнева.

– Как вам не стыдно! – воскликнула она возмущенно. – Как вы могли даже думать такое! Когда Генри и Джонни едва не утонули, никто из вас, ни один, и пальцем не шевельнул, чтобы их спасти. – По тому, как смутились некоторые, Оливия поняла, что нашла верные слова. – Только у него... у него одного хватило мужества это сделать! А вы... вы все... Что вы сделали, чтобы их спасти? Просто стояли и смотрели... стояли и смотрели, как тонут ваши дети! И как у вас только язык повернулся обвинить его в таком чудовищном преступлении!

В толпе поднялся неясный ропот, но Оливия еще не закончила. Оглядевшись, она ткнула пальцем в мужчину, который стоял в двух шагах, опираясь на дубинку.

– И ты туда же, Чарлз Данбери! Уже забыл, как он позволил тебе остаться на его земле и при этом не потребовал с тебя ни единого пенса до тех пор, пока не заживет твоя сломанная нога? Забыл, как он послал людей помочь твоей жене собрать урожай, чтобы он не сгнил и твоя семья не погибла от голода?

К чести Чарлза Данбери следует признать, что он покраснел от стыда.

– Неужели этот человек, добрый и благородный, вдруг ни с того ни с сего станет красть детей? В жизни своей не поверю! – От ярости Оливия дрожала. Она смерила толпу презрительным взглядом. – Я точно знаю, что граф весь день провел в Рэвенвуде, и могу это подтвердить! Так что вы не там ищете Люсинду и Колина!

– Она права, – проворчал чей-то пристыженный голос. – Граф не имеет никакого отношения к этому делу. Детей здесь нет. Они где-то в другом месте.

К нему присоединился другой голос... потом еще и еще.

Но Доминик ничего не слышал. Окаменев от изумления, он замер в седле, жадно ловя каждое слово, которое слетало с губ Оливии. Он слушал... и наконец услышал. Услышал то, что таилось глубоко в ее душе. Наконец он узнал правду... Как, спрашивал он себя, как она может отталкивать его и так самоотверженно кидаться на его защиту?!

Она любит его!

Просто сама еще не догадывается об этом.

Удивительным образом Оливии удалось совершить то, чего не смог бы никто другой.

Один за другим фермеры расходились по домам. Кое-кто еще с мрачным видом ворчал себе под нос, но большинство, видимо, поняли, что хватили через край. Пристыженно опустив глаза, стараясь оставаться незамеченными, они без единого протеста молча побрели в Стоунбридж.

Доминик спешился и о чем-то оживленно толковал с Николасом. Но Оливия, не обращая на них внимания, подбежала к лежавшему в грязи Андре. Какой-то молодой человек бросился на помощь, и им вдвоем удалось перевернуть Андре на спину. При виде огромного уродливого кровоподтека у него на виске у Оливии перехватило дыхание. По лицу Андре, заливая глаза, струилась кровь. Катриана, та самая, что однажды предсказала ей судьбу, принесла чистое мокрое полотенце, и Оливия, присев ка корточки, принялась осторожно смывать с лица Андре кровь и грязь. По красивому лицу Андре пробежала судорога боли, но он так и не очнулся. Оливия и не заметила, как подошел Доминик и опустился рядом с ней на колени.

– Ну как он?

– Точно не могу сказать... – Оливия колебалась, не решаясь говорить. Тот, кто сделал это с Андре... правда, все произошло настолько быстро, что она до сих пор не была уверена... но на мгновение ей показалось, будто перед ней мелькнуло лицо Уильяма. И его отвратительная жестокость вызвала у Оливии приступ дурноты. К тому же она слишком хорошо помнила, как погиб ее отец.

– Цыгане уходят, – сказал Доминик.

– Что ж... думаю, это к лучшему, – вздохнула она.

Глаза ее потемнели. Цыгане поспешно собирали свои немудреные пожитки. Странное напряжение повисло над табором.

Доминик бросил взгляд на бледное лицо Андре. Юноша до сих пор не пришел в себя, и это было плохим признаком. По спине Доминика пробежал холод. Он вспомнил, как в ночь после бала со страхом услышал крик совы за окном своей спальни. И произнес краткую молитву, чтобы все обошлось.

Прикрыв рану чистым куском полотна, Оливия аккуратно забинтовала Андре голову.

– Я, конечно, не врач, но, по-моему, ему вряд ли пойдет на пользу трястись в повозке в таком состоянии.

– Знаю, – кивнул Доминик. – Я думаю перевезти его в Рэвенвуд. Это недалеко, и там он будет в безопасности. Может быть, в деревне меня недолюбливают, но, надеюсь, в конце концов все обойдется. – Подняв голову, он выжидательно посмотрел на нее. – А как ты, Оливия? Подвезти тебя до дома?

– Доберусь сама, – пробормотала она, покачав головой.

Доминик молча кивнул и, вставая, незаметным движением быстро сжал ее плечи.

Эмили, как всегда, сидела в своем любимом кресле, разглядывая лежавший на коленях ворох кружев. Заметив растерзанный вид старшей сестры, она вскочила и кинулась к ней.

–  Оливия, Бога ради, что с тобой?

В нескольких словах сестра рассказала ей об исчезновении Колина и Люсинды и о том ужасе, что творился в цыганском таборе.

– Цыгане уходят из наших мест, – со вздохом закончила она. – Догадываюсь, ты, верно, думаешь так же, как и многие в наших местах... считаешь их виновными в исчезновении детей... Но если это так, Эмили, умоляю тебя: держи свое мнение при себе!

Эмили поежилась в кресле. Она выглядела маленькой и жалкой.

– Я вовсе так не думаю. – Она замялась. – А... никто не ранен? Все закончилось благополучно?

Взгляды сестер встретились, и в воздухе повис невысказанный вопрос. Оливия догадалась, что Эмили гложет тревога, и порадовалась в душе. Но сейчас ей было не до того, чтобы успокаивать сестру: ее негодование еще не улеглось. Она слегка подняла брови.

– Никто? Может, тебя интересует Андре? Неужели ты вспомнила о нем?

– Странно... – удивилась Эмили. – Ты говоришь так, будто знаешь его.

–  Да. Однажды я видела его, – кивнула Оливия, решив, что пришло время рассказать Эмили правду. – Как-то вечером Доминик предложил побывать в цыганском таборе, и я согласилась. Ему хотелось доказать, что цыгане вовсе не такие чудовища, какими их считают темные, необразованные люди. – Она запнулась, исподлобья глядя на сестру. – Боюсь, Эм, кое-кто пострадал, и это Андре. Один из местных ударил его по голове дубинкой.

Пальцы Эмили вцепились в подлокотники кресла. Побелевшие губы дрожали, силясь что-то сказать, в глазах стоял страх.

– Он... сильно ранен?

– Тебе-то что за дело, Эмили? – Оливия испытующе смотрела на сестру.

– Я... Мне не хочется видеть его снова, но я никогда в жизни не пожелала бы ему зла!

– Андре так и не пришел в себя, – вздохнув, проговорила Оливия. – На голове у него огромный кровоподтек. К тому же он потерял много крови. – Поколебавшись, она добавила: – К счастью, он жив и в хороших руках.

– О Боже, как отца! – всхлипнула Эмили, смертельно побледнев. – Он в таборе, Оливия? Да?

Оливия закусила губу. Стоит ли говорить, где сейчас Андре? Эмили совсем расстроится. Так и не решив, что лучше, она промолчала. Из груди Эмили вырвался сдавленный стон. Заломив в отчаянии руки, она вскочила и, распахнув дверь в спальню, бросилась ничком на постель. Оливия поспешила за ней и пристроилась на краешке.

– Тебе хотелось бы увидеть его... если бы была такая возможность? – тихо спросила она. По лицу Эмили пробежала судорога, но она продолжала молчать. Однако Оливия не намерена была отступать. – Так как, милая?

Повернув голову, Эмили взглянула ей в глаза.

– Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Ты ведь прекрасно знаешь, что я не пошла бы к нему... просто не смогла бы пойти! Почему ты так жестока, Оливия, почему? – Эмили напоминала сестре затравленного зверька. Откинув с ее лба спутанные волосы и ласково погладив по щеке, Оливия мягко ответила:

– Я вовсе не хотела мучить тебя, Эм. А спросила потому, что... ты ведь и сама спрашивала себя об этом в душе, верно?

Оливия заглянула в глаза Эмили, и сердце ее облилось кровью. Когда Эмили наконец заговорила, шепот ее звучал почти яростно:

– Порой я жалею, что зрение вернулось ко мне. Если бы все было по-прежнему! Я... мы любили бы друг друга, и я никогда бы не узнала, что он цыган! Я никогда бы не узнала!

– Рано или поздно все равно бы узнала, Эм, – покачала головой Оливия. – А если и нет... Когда-нибудь он ушел бы из наших мест вслед за своим табором, и что сталось бы с тобой? Неужели лучше любить кого-то, зная, что никогда его-не увидишь? Может, когда-нибудь он и вернулся бы к тебе, но надолго ли?

– Ах, как это больно... как больно, Оливия! – Прозрачная слезинка покатилась у Эмили по щеке. – Но я не могу простить...

– Чего ты не можешь простить? Что он цыган? Или что он обманул тебя, не сказав правду?

– Я сердита на него... сама не знаю за что! – Эмили, приподнявшись на локтях, села. – И за то, что он не признался мне сразу, и за то, что он цыган. Но больше всего я зла на себя за то, что влюбилась в него! Понимаешь, Оливия? Он ведь цыган, а этого я никогда не смогу забыть!

–  Значит, не сможешь... – На лице Оливии появилось странное выражение.

– Я... я не могу любить