— Никак.

— В самом деле? — Я удивленно приподняла брови. — Изобретательность вам изменила?

— Я так не думаю, — сказал он с обычной любезностью, но при этом окинул меня взглядом, весьма далеким от любезного; — Нет, — продолжал он, уставившись на ту часть моего лифа, где заткнутый за него носовой платок оставлял открытой верхнюю часть груди. — Я охотно преподал бы вам крайне необходимый урок хороших манер, но боюсь, что удовольствие придется отложить на неопределенное время. Я отошлю вас в Эдинбург при следующей же отправке донесений. И я не могу послать вас туда с признаками нанесенных вам повреждений, моим старшим начальникам это не понравилось бы.

— В Эдинбург?

Я не могла скрыть удивления.

— Да. Я полагаю, вы слышали о Толбуте?

Я слышала. Одна из самых зловонных и печально известных тюрем того времени, примечательная своей грязью, преступностью, болезнями и мрачной темнотой. Значительное число заключенных умерло там до того, как предстать перед судом. Я с трудом сделала глоток, отправив обратно в желудок поднявшуюся оттуда горчайшую желчь, которая смешалась со сладким чаем.

А Рэндолл пил чай маленькими глоточками, вполне довольный собой.

— Вы будете чувствовать себя там очень уютно. Как мне кажется, вы предпочитаете откровенное убожество в качестве вашего окружения. И любите сырость.

Он многозначительно поглядел на мокрый подол моей нижней юбки, свисающий из-под платья.

— После замка Леох вы там будете как дома.

Я несколько сомневалась, что кухня в Толбуте на уровне обедов за столом у Колума. И вообще я не могла — никак не могла — позволить ему отправить меня в Эдинбург. Замурованная в Толбуте, я уже никогда бы не попала в круг каменных столбов.

Пришло время разыграть мою карту. Сейчас или никогда. Я подняла свою чашку.

— Как вам угодно, — холодно произнесла я. — А как вы считаете, что сказал бы по этому поводу герцог Сандрингем?

Он опрокинул горячий чай на обтянутое замшей колено и разразился восклицаниями, которые доставили мне большое удовольствие.

— Ай-яй-яй, — посочувствовала я.

Он замолчал, весь вспыхнув. Чашка лежала на полу, ее коричневое содержимое впитывалось в бледно-зеленый ковер, но Рэндолл не позвал ординарца. Сбоку на шее у него дергался маленький мускул.

Я уже нашла стопку накрахмаленных носовых платков в левом верхнем ящике письменного стола, рядом с украшенной эмалью табакеркой. Достала один и протянула ему.

— Надеюсь, пятна не останется, — выговорила я сладким голоском.

— Нет, — сказал он, не обращая внимания на платок. — Нет, это невозможно.

— Почему же? — спросила я, изображая полное безразличие и в то же время думая, что именно невозможно.

— Мне бы сообщили. Кроме того, если вы работаете на Сандрингема, то какого дьявола вы вели себя так нелепо?

— Возможно, герцог проверяет вашу лояльность, — высказалась я наобум, приготовившись, если понадобится, вскочить на ноги.

Он прижал к бокам стиснутые кулаки, а до брошенной на письменный стол плети легко было дотянуться.

— Это вы испытываете мое легковерие. Или мою способность сдерживать гнев. То и другое невелико, уверяю вас, мадам!

Глаза его сузились, оценивая ситуацию, и я сделала стремительное движение. Он бросился на меня, но я отскочила в сторону. Схватила чайник и запустила в него. Он уклонился, и чайник с грохотом ударился в дверь. Ординарец, который дежурил снаружи, просунул в дверь голову.

Тяжело дыша, капитан нетерпеливым жестом поманил его в комнату.

— Хватай ее! — грубо приказал он и метнулся к столу.

Я начала глубоко дышать — чтобы успокоиться, а также запастись воздухом на тот случай, если через мгновение мне это уже не удастся.

Но вместо того чтобы ударить меня, он выдвинул правый нижний ящик стола, который я не успела обследовать, и вынул оттуда длинную тонкую веревку.

— Что же это за джентльмены, которые держат веревки в ящиках письменного стола? — с презрением спросила я.

— Предусмотрительные, мадам, — пробормотал он, связывая мне кисти рук за спиной. — Идите, — скомандовал он ординарцу, указывая головой на дверь. — И не суйтесь сюда, что бы вы ни услышали.

Это прозвучало достаточно зловеще, и мое предчувствие оправдалось, когда он еще раз полез в ящик стола.

В ножах есть что-то, лишающее вас присутствия духа. Мужчины, совершенно бесстрашные в рукопашной борьбе, отступают при виде обнаженного лезвия. Отступала и я, пока мои связанные руки не уперлись в стену. Сверкающее острие опустилось и уткнулось в платье на груди.

— А теперь, — весело заговорил он, — вы непременно расскажете мне все, что вы знаете о герцоге Сандрингеме.

Острие надавило сильнее, и на ткани платья появилось углубление.

— Рассказывайте подробно, так долго, как вы хотите, моя дорогая. У меня времени много.

Послышалось негромкое «поп!» — ткань прорвалась. Я почувствовала холодный, как смерть, укол прямо напротив сердца. Рэндолл медленно провел ножом полукруг над моей грудью. Домотканая материя разрезалась легко вместе с белой тканью сорочки, и грудь выскочила наружу. У Рэндолла явно перехватило дыхание; он медленно выпустил воздух и поглядел мне прямо в глаза.

Я ускользнула от него, но, как говорится, места для маневра было маловато. Я остановилась спиной к письменному столу, ухватившись связанными руками за край. Если он подойдет достаточно близко, я смогу сильнее откинуться на руки и лягнуть его так, чтобы выбить нож из руки. Я не думала, что он намерен меня убить; конечно же, нет, по крайней мере до тех пор, пока точно не узнает, что мне известно о его связях с Сандрингемом. И это соображение было для меня в какой-то мере утешительным.

Он улыбнулся все той же улыбкой, разительно напоминающей Фрэнка: обаятельная улыбка, которая, как я не раз видела, очаровывала студентов и смягчала каменную суровость руководителя колледжа. Возможно, при других обстоятельствах я сочла бы этого человека обаятельным, но теперь… о нет!

Он подбежал ко мне, втолкнул колено мне между бедер и сильно надавил на мои плечи обеими руками. Не в состоянии удержать равновесие, я тяжело повалилась на спину и закричала от боли в связанных руках, на которые я налегла всей своей тяжестью. Он втиснулся мне между ног, одной рукой задирая юбки, а другой схватив за обнаженную грудь. Он тискал ее и щипал, я отбивалась неистово, изо всех сил, но юбки мешали. Вцепившись рукой в стопу, он, перебирая пальцами, добрался до верхней части ноги, захватил юбки и подол сорочки и затолкал их куда-то мне на талию, а потом опустил руку к своим штанам.

«Призрак дезертира Гарри», — бешено пронеслось у меня в голове.

Куда, во имя Господа, катится британская армия? Славные традиции, как говаривала моя тетушка Фанни.

Призывать криком на помощь в самом сердце английского гарнизона было, по-видимому, бессмысленно, но я набрала воздуха в легкие и сделала попытку — скорее из чувства протеста, чем с иной целью. Я ожидала в ответ пощечины или толчка, чтобы заткнуть мне рот. Но ему — вот уж не ожидала! — это пришлось по вкусу.

— Продолжайте кричать, радость моя, — пробормотал он, занятый своей ширинкой. — Мне будет только приятнее.

Глядя ему прямо в глаза, я выпалила хоть и четко, но бессмысленно:

— Прочь, ничтожество!

Прядь темных волос разметалась у него по лбу в изящном беспорядке. Он так был похож на своего