- Больше ничего, - сказал я.

- Может, ты есть воскресение и жизнь?

- Нет.

- Может, ты велишь Лазарю встать из гроба?

- Нет.

- Тогда чего ж?

- Просто я хочу, чтоб можно было под самый конец выбрать правильное место, правильное время и правильную могилу.

- Вот выпей-ка, - сказал охотник. - Тебе полезно. И откуда ты такой взялся?

- От самого себя. И от моих друзей. Мы собрались вдесятером и выбрали одного. Купили вскладчину грузовик вот он стоит, - и я покатил через всю страну. По дороге много охотился и ловил рыбу, чтобы настроиться как надо. В прошлом году побывал на Кубе. В позапрошлом провел лето в Испании. А еще перед тем съездил летом в Африку. Накопилось вдоволь о чем поразмыслить. Потому меня и выбрали.

- Для чего выбрали, черт подери, для чего? - напористо, чуть не с яростью спросил охотник и покачал головой. Ничего тут не поделаешь. Все уже кончено.

- Все, да не совсем, - сказал я. - Пошли.

И шагнул к двери. Охотник остался сидеть. Потом вгляделся мне в лицо - оно все горело от этих моих речей, ворча поднялся, догнал меня, и мы вышли.

Я показал на обочину, и мы оба поглядели на грузовик, который я там оставил.

- Я такие видал, - сказал охотник. - В кино показывали. С таких стреляют носорогов, верно? Львов и все такое? В общем, на них разъезжают по Африке, верно?

- Правильно.

- У нас тут львы не водятся, - сказал он. - И носороги тоже, и буйволы, ничего такого нету.

- Нету? - переспросил я.

Он не ответил.

Я подошел к открытой машине, коснулся борта.

- Знаешь, что это за штука?

- Ничего я больше не знаю, - сказал охотник. - Считай меня круглым дураком. Так что это у тебя?

Долгую минуту я поглаживал крыло. Потом сказал:

- Машина Времени.

Он вытаращил глаза, потом прищурился, отхлебнул пива (он прихватил с собой кружку, зажав ее в широкой ладони). И кивнул мне - валяй, мол, дальше.

- Машина Времени, - повторил я.

- Слышу, не глухой, - сказал он.

Он прошел вдоль борта, отступил на середину улицы и стал разглядывать машину - да, с таких и правда охотятся в Африке. На меня он не смотрел. Обошел ее всю кругом, вновь остановился на тротуаре и уставился на крышку бензобака.

- Сколько миль из нее можно выжать? - спросил он.

- Пока не знаю.

- Ничего ты не знаешь, - сказал он.

- Первый раз еду, - сказал я. - Съезжу до места, тогда узнаю.

- И чем же такую штуку заправлять?

Я промолчал.

- Какое ей нужно горючее? - опять спросил он.

Я мог бы ответить: надо читать до поздней ночи, читать по ночам год за годом, чуть не до утра, читать в горах, где лежит снег, и в полдень в Памплоне, читать, сидя у ручья, или в лодке где-нибудь у берегов Флориды. А еще я мог сказать: все мы приложили руку к этой машине, все мы думали о ней, и купили ее, и касались ее, и вложили в нее нашу любовь и память о том, что сделали с нами его слова двадцать, двадцать пять или тридцать лет тому назад. В нее вложена уйма жизни, и памяти, и любви - это и есть бензин, горючее, топливо, называй как хочешь; дождь в Париже, солнце в Мадриде, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Тироле, солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда выскакивает из реки рыбина, - вот он, потребный тут бензин, горючее, топливо; так я мог бы сказать, так подумал, но говорить не стал.

Должно быть, охотник почуял, о чем я думаю - глаза его сузились, долгие годы в лесу научили его читать чужие мысли, - и он принялся ворочать в голове мою затею.

Потом подошел и... вот уж этого трудно было ждать! Он протянул руку... и коснулся моей машины.

Он положил ладонь на капот и так и стоял, словно прислушивался, есть ли там жизнь, и рад был тому, что ощутил под ладонью. Долго он так стоял.

Потом без единого слова повернулся и, не взглянув на меня, ушел обратно в бар и сел пить в одиночестве, спиной к двери.

И мне не захотелось нарушать молчание. Похоже, вот она, самая подходящая минута поехать, попытать счастья.

Я сел в машину и включил зажигание.

'Сколько миль из нее можно выжать? Какое ей нужно горючее?' - подумал я. И покатил.

Я катил по шоссе, не глядя ни направо, ни налево, так и ездил добрый час взад и вперед и порой на секунду-другую зажмуривался, так что запросто мог съехать с дороги и перевернуться, а то и разбиться насмерть.

А потом, около полудня, солнце затянуло облаками, и вдруг я почувствовал - все хорошо.

Я поднял глаза, глянул на гору и чуть не заорал.

Могила исчезла.

Я как раз спустился в неглубокую ложбину, а впереди на дороге одиноко брел старик в толстом свитере.

Я сбросил скорость, и, когда нагнал пешехода, машина моя поползла с ним вровень. На нем были очки в стальной оправе; довольно долго мы двигались бок о бок, словно не замечая друг друга, а потом я окликнул его по имени.

Он чуть поколебался, потом зашагал дальше.

Я нагнал его на своей машине и опять сказал:

- Папа.

Он остановился, выжидая.

Я затормозил и сидел, не снимая рук с баранки.

- Папа, - повторил я.

Он подошел, остановился у дверцы.

- Разве я вас знаю?

- Нет. Зато я знаю вас.

Он поглядел мне в глаза, всмотрелся в лицо, в губы.

- Да, похоже, что знаете.

- Я вас увидал на дороге. Думаю, нам с вами по пути. Хотите, подвезу?

- Нет, спасибо, - сказал он. - В этот час хорошо пройтись пешком.

- Вы только послушайте, куда я еду.

Он двинулся было дальше, но приостановился и, не глядя на меня, спросил:

- Куда же?

- Путь долгий.

- Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?

- Нет, - отвечал я. - Путь долгий. Примерно две тысячи шестьсот дней, да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.

Он вернулся ко мне и заглянул в машину.

- Значит, вон в какую даль вы собрались?

- Да, в такую даль.

- В какую же сторону? Вперед?