– Все для меня ново, – сознался Мусоргский, – я даже подавлен. Но мне понравилось, и я бы хотел тут бывать… если позовут.

– Так позвали уже, ты слышал.

– Да не очень-то горячо.

– Ты не знаешь его: не понял бы тебя – не стал бы приглашать. А барышням ты понравился, я заметил.

– Оставь!

Щегольской, кокетливый тон, обычный в разговорах молодых офицеров, на этот раз покоробил Мусоргского.

– Неуспех «Русалки» очень его огорчил, – продолжал Ванлярский. – До сих пор еще Александр Сергеевич не пришел в себя, поэтому и кажется подозрительным. Но, если идешь к нему с искренним чувством, ты для него желанный гость. Я, Модест, видать, оказался твоим крестным отцом в этом доме. Что же, рад: давно надо было тебе сюда. Ну, прощай. – И он пошел своей стороной.

На следующий день, освободившись от строевых занятий, Мусоргский прямо из полка отправился на Невский, в магазин Бернарда, и спросил сочинения Глинки. Владелец магазина, с сильной проседью в бороде, предупредительный и спокойный, справился:

– Для себя, господин прапорщик, покупаете? – Видя недоумение покупателя, он объяснил: – В вашей среде, я заметил, интересуются другой музыкой.

Мальчик подставил лестницу. Хозяин сам полез наверх и достал с последней полки запыленную пачку.

– Тут всё: может, что подойдет, прошу посмотреть.

Мусоргский просматривал романс за романсом. Иные он откладывал в сторону. Большая часть была ему незнакома даже по названию, но вот попался один, услышанный им вчера, затем еще один.

Хозяин магазина наблюдал за ним с молчаливым вниманием.

– Есть и более доступные сочинения, тоже русских авторов, – сказал он. – Дюбюк, Дютш…

– Нет, я из этой пачки отберу.

– Давно взял за правило удовлетворять разнообразные вкусы, а то бы не стал это держать у себя – дохода не приносит. – И он вздохнул.

– Да мало ли в Петербурге музыкальных кружков! – возразил Мусоргский.

Нотный торговец с достоинством погладил бороду:

– Кружки есть действительно. Но, если дело вести, думая только об их вкусах, пришлось бы закрыть торговлю. – Он показал наверх. – Там клавиры «Жизни за царя» и «Руслана» лежат, а сколько продано за год? Один или два. Вот какова картина, господин офицер!

Он насупился и с выражением молчаливой строгости отошел, предоставив покупателю самому разбираться в запыленной пачке.

В гостиной, окруженный молодежью, стоял высокий человек в мундире военного инженера. В прошлый раз Мусоргский его не видел. Бачки оставляли нижнюю часть подбородка открытой, глаза у него были близорукие, но живые. Разговаривал он чуть не со всеми в одно время – легко и насмешливо.

При появлении нового гостя он обернулся не сразу, точно желая, чтоб тот успел полюбоваться им – его непринужденностью и свободой. Затем, прищурившись, взглянул на вошедшего:

– Мусоргский – кажется, не ошибаюсь? По описанию узнал. Что ж, давайте знакомиться: Цезарь Кюи.

Оба были в военных мундирах. Их одинаково отличала некоторая изысканность манер, но Кюи вел себя так, точно хотел показаться в обществе занимательным или забавным, а серьезные мысли считал нужным держать при себе. К Мусоргскому он отнесся, впрочем, с интересом и тут же принялся расспрашивать, пишет ли тот что-нибудь.

– У меня самого романсов немало, да и для рояля кое-что задумано. Больше всего, правда, меня занимает опера. «Кавказского пленника» сочиняю.

Подхватив Мусоргского под руку, он прошелся с ним по гостиной. Разговаривал он с легким акцентом – не то французским, не то польским, но выбором слов не затруднялся нисколько.

Когда проходили мимо хозяина, сидевшего в кресле, Даргомыжский счел нужным предупредить их:

– Сегодня, господа, запряжем вас в одну упряжку. Попробуйте-ка поиграть в четыре руки.

– С удовольствием, – отозвался Кюи.

На положении более опытного он взял Мусоргского под свою опеку. Тот принужден был вскоре признаться, что мало что знает о Шумане и Листе, а уж о Берлиозе и вовсе ничего не слыхал. Кюи заметил снисходительно:

– Это все еще впереди. Вас ждет множество превосходных открытий.

Слушая его, Мусоргский старался запомнить названия незнакомых произведений, впитывал в себя новые суждения; он вступал в мир незнакомый, заманчивый, необозримо большой.

Даргомыжский был сегодня задумчив. Он сидел в кресле в углу и, казалось, не замечал, чем заняты гости. Поглаживая большим пальцем усы, он что-то обдумывал. Когда один из гостей заговорил о «Русалке», Даргомыжский с горечью произнес:

– Разве эти господа допустят, чтобы на сцене была представлена простая русская девушка или обыкновенный мельник? Вы вот хвалите, а они ругают. Граф Виельгорский уж на что просвещенный ценитель, а Михаила Ивановича все старался уверить, что его «Руслан» – чистейшая неудача. Так куда уж мне! Меня он просто не замечает и на собрания к себе звать перестал… Ну, авось без них как-нибудь проживем. Новые силы взойдут в России.

Он поджал губы и замолчал. Некоторое время молодежь развлекалась разговорами; затем, словно вспомнив, хозяин спросил:

– Что ж мы сегодня послушаем?

Кюи, остановившись против его кресла, сказал:

– Мусоргский симфониями Шумана заинтересовался. У вас, Александр Сергеевич, ноты найдутся? Мы бы с ним в четыре руки попробовали.

Опершись на подлокотник, хозяин выбрался из кресла. Он запахнулся получше в халат, в котором принимал сегодня общество, чувствуя себя нездоровым, и пошел к этажерке разыскивать ноты.

Мусоргский со страхом подумал: «Я ж не справлюсь! Как быть?»

– Вот-с, переложение на четыре руки. Прошу, действуйте, а мы послушаем.

Небрежным движением уверенного в себе человека Кюи полистал тетрадь, затем подвел своего партнера к роялю:

– На первую партию сядете или на вторую?

В его глазах Мусоргский прочитал не то ожидание, не то насмешку. «Погоди, голубчик, сейчас увидим, что ты за птица и много ли стоишь», – говорил его взгляд.

– Лучше вторую: я думаю, полегче.

– Как угодно.

Вскоре после того, как начали, Мусоргский сбился: пришлось вернуться назад. Немного погодя он сбился снова. Он уже было совсем приуныл, но дело начало налаживаться незаметно: строчки перестали плясать перед глазами, и даже партия соседа попала в поле его зрения.

То, что аккорды совпадают так хорошо, было необыкновенно приятно: в четыре руки все звучало слитно, как в оркестре. Мусоргский почувствовал симпатию и к Кюи и ко всем, кто слушал. Он не думал, что ему удастся так ловко все схватить; руки его обрели собственную жизнь: они приноравливались к неудобным аккордам, делали скачки, подхватывали пассаж, начатый партнером, и продолжали его.

После того как была сыграна первая часть, Мусоргский вздохнул свободнее и с большей смелостью посмотрел на партнера.

– Браво, браво! – сказал тот покровительственным тоном. – Вы просто приятное приобретение – и для кружка и для меня лично: я очень люблю играть в четыре руки.

– Я ж говорил, – послышался сзади голос хозяина: – молодец молодцом, нашего полка прибыло. Если сей дом располагает к себе, будем вас числить за нами.

Мусоргский чувствовал себя на вершине счастья: тщеславные его мечты, все, что он скрывал даже от