Небрежно кивнув в сторону «Астора», я сказал:

— Да вот собирался лечь спать.

Эффект не пропал даром.

Артур был с двумя приятелями и, представив меня, предложил пойти к нему, на Мэдисон-авеню, выпить кофе и поболтать.

Квартирка у него была очень милая. Мы уютно расселись и стали весело беседовать. Артур осторожно избегал каких бы то ни было упоминаний о нашем прошлом, однако ему не терпелось узнать, каким образом я стал обитателем «Астора». Я отвечал ему крайне скупо, сказав лишь, что приехал сюда отдохнуть на два- три дня.

Как и я, Артур далеко ушел со времен Кэмберуэлла. Теперь, работая в фирме своего зятя, Фрэнка Дж. Гульда, он стал преуспевающим коммерсантом. Я слушал его светскую болтовню, и мне становилось все грустнее. Говоря об одном из своих приятелей, Келли заметил:

— Он славный парень и, насколько мне известно, из очень хорошей семьи.

Я про себя улыбнулся его интересу к генеалогии своих друзей и понял, что у меня с Артуром осталось мало общего.

В Нью-Йорке я пробыл всего один день, и на следующее утро уехал обратно в Филадельфию. Этот день был для меня той переменой обстановки, в которой я нуждался, но он меня растревожил, — я острее почувствовал свое одиночество, и сейчас мне нужно было общество людей. Я уже предвкушал, как в понедельник утром начну играть и встречусь с актерами нашей труппы. Снова тянуть лямку было не слишком-то приятно, но одного дня роскошной жизни с меня оказалось совершенно достаточно.

Как только я вернулся в Филадельфию, я сразу пошел в театр. Я попал в тот момент, когда мистер Ривс вскрывал адресованную ему телеграмму.

— Не о вас ли идет речь? — спросил он меня.

В телеграмме значилось: «Есть ли вашей труппе актер по фамилии Чаффин или этом роде точка Если есть пусть свяжется с фирмой Кессел и Баумен 24 Лонгэйкр-билдинг Бродвей».

Актера с такой фамилией в нашей труппе не было, но, как и подумал Ривс, она могла означать «Чаплин». Я страшно разволновался, зная, что Лонгэйкр-билдинг находится в самом центре Бродвея и в нем расположено много юридических контор. Вспомнив, что где-то в Штатах у меня была богатая тетка, я дал волю своему воображению: она могла умереть и оставить мне большое наследство. Я немедленно телеграфировал Кесселу и Баумену, что в труппе есть Чаплин — не его ли они имеют в виду. Ответа я ждал с величайшим нетерпением. Он пришел в тот же день. Я вскрыл телеграмму и прочел: «Просим Чаплина приехать нашу контору как можно скорее».

Преисполненный самых радужных надежд, я с первым утренним поездом отправился в Нью-Йорк — туда езды из Филадельфии было тогда всего два с половиной часа. Я не знал, что меня ждет, но представлял себе, как сижу в приемной адвоката и слушаю, как мне читают теткино завещание.

Приехав, я был несколько разочарован — выяснилось, что Кессел и Баумен не адвокаты, а кинопродюсеры. Однако действительность оказалась не менее сказочной.

Мистер Чарльз Кессел, один из владельцев фирмы «Кистоун», сообщил мне, что мистер Мак Сеннет видел меня в роли пьяницы в Американском мюзик-холле на 42-й улице, и, если я действительно тот самый актер, он приглашает меня на место комика Форда Стерлинга [31]. Мне часто приходила в голову мысль поработать в кино, и я даже предлагал нашему режиссеру Ривсу создать компанию и купить у Карно право экранизации всех его скетчей. Но Ривс отнесся к моему предложению довольно скептически и был, конечно, прав — мы оба ничего не смыслили в кинематографии.

Мистер Кессел осведомился, приходилось ли мне видеть комедии фирмы «Кистоун»? Разумеется, я ответил утвердительно, однако не сказал ему, что они мне показались грубыми и нелепыми. Правда, в них неизменно появлялась темноглазая и совершенно очаровательная девушка по имени Мэйбл Норман [32], и это до некоторой степени оправдывало их существование. Нет, кистоуновские комедии не приводили меня в восторг, но я сразу понял, что они могут создать мне имя. Проработав год в кино, я мог бы вернуться в варьете уже «звездой» международного класса. К тому же это означало новую жизнь и приятную обстановку. Кессел предложил мне контракт на участие в трех фильмах с еженедельной оплатой в сто пятьдесят долларов — вдвое больше того, что я получал у Карно. Я сделал вид, что колеблюсь, и сказал, что не могу согласиться меньше, чем на двести. Мистер Кессел ответил, что этот вопрос решит мистер Сеннет — он сообщит ему о моих требованиях в Калифорнию и даст мне знать.

В ожидании известий от Кессела я ходил сам не свой. Может быть, я слишком много запросил? Наконец пришло письмо, подтверждающее согласие фирмы подписать со мной контракт на год — первые три месяца я буду получать по сто пятьдесят долларов в неделю, а остальные девять — по сто семьдесят пять. Таких сумм мне не предлагали еще никогда в жизни. Приступать к работе надо было сразу по окончании нашего турне у Салливана и Консидайна.

К счастью, в Лос-Анжелосе, наша комедия «Ночь в клубе» очень понравилась публике. Я играл дряхлого пьяницу и выглядел лет на пятьдесят, не меньше. Как-то после спектакля ко мне в уборную зашел мистер Сеннет поздравить меня с успехом. Я увидел широкоплечего человека с мохнатыми бровями, широким ртом и волевым подбородком. Наружность Мака Сеннета произвела на меня сильное впечатление. Как-то мы будем с ним работать? Найдем ли общий язык? Я очень волновался и не знал, понравился я ему или нет. Он спросил меня, когда я начну работать у них, и я ответил, что с сентября, когда истечет срок моего контракта с труппой Карно.

В Канзас-сити, когда пришло время покинуть труппу, меня стали одолевать мучительные сомнения: все возвращались в Англию, а я оставался в Лос-Анжелосе один как перст — перспектива не из приятных. Перед последним спектаклем я угостил всех актеров. При мысли о расставании с ними мне было очень грустно.

Один из наших актеров, Артур Дэндо, почему-то невзлюбивший меня, решил сыграть со мной шутку и распространил потихоньку слух, что труппа готовится преподнести мне подарок. Должен сознаться, я был этим очень тронут, однако подарка не последовало. Когда гости покинули мою уборную, Фред Карно- младший рассказал, что Дэндо собирался произнести речь и преподнести мне приготовленный им «подарок», но после того как я угостил всех до единого в нашей труппе, у него не хватило смелости довести замысел до конца и он засунул свой так называемый «подарок» за зеркало моего туалета. Это была обернутая фольгой пустая коробка из-под табака, в которой лежали старые тюбики из-под грима.