– Так она… Мокрая, господин мой, грязная, ковер замарает…
– И ты не в состоянии избавить меня от визитов замарашек? – спросил Эгерт холодно. Лакей засуетился:
– Так… гнать, что ли?..
Эгерт со вздохом поднялся.
Девушка ждала у дверей; она действительно походила на искупавшегося в тине ежа, черные волосы слиплись и висели сосульками, под подошвами прохудившихся башмаков натекла уже целая лужа, и потому Эгерт узнал ее не сразу, а только тогда, когда она шагнула ему навстречу и хрипловато, простужено пробормотала:
– Господин Солль… Я приехала, чтобы… Луар.
Этого имени она могла бы и не произносить. Он и без того прекрасно помнил осенний праздник с бродячим театром, искрометную комедиантку, вызывающую всеобщий смех, и своего сына в сером плаще служителя Лаш. Девушка по имени Танталь была связана в его памяти с шоком, ужасом и болью открытия – а потому он и сейчас поморщился, как от боли:
– Что – Луар?
Она захлопала ресницами, то и дело судорожно сглатывая. Кажется, его равнодушие и неприязнь оказались для нее неожиданным ударом – и сейчас она изо всех сил искала слова, чтобы задобрить его:
– Луар… Я хочу поговорить с вами. Господин Солль, я виновата, но так вышло, что я все знаю…
За плечом у Солля навострил уши любопытный лакей. Солль подавил в себе малодушное желание отослать его.
– Что – все? – спросил он нарочито громко, чтобы доказать и себе и лакею, насколько безразличны ему все на свете тайны. Впрочем, в глубине души он был уверен, что девчонке известно что-то совсем другое, мелкое, незначительное.
Она перевела дыхание. Покосилась на лакея; попросила тихо и жалобно:
– Наклонитесь… Я скажу…
Пожав плечами, он наклонил голову – и тогда, приблизив свои синие от холода губы к его уху, она прошептала чуть слышно:
– У него медальон… Он ходил на могилу… Но он не виноват. Он был в Башне Лаш… Он станет, как Фагирра. Нельзя… Почему вы его бросили?!
Лакей ничего не расслышал и обижено засопел. Эгерт стоял, забыв выпрямиться, и поэтому воспаленные глаза девчонки оказались совсем рядом с его глазами. Умоляющие, мокрые, испуганные собственной дерзостью глаза:
– Господин Солль… Я, конечно, не имею права… Но больше ведь некому вам это сказать… Простите…
Он с трудом разогнул сразу занемевшую спину. Тяжело направился к себе; у подножия лестницы оглянулся:
– Ты, наверное, хочешь есть?
Она молчала, смотрела затравленно и не знала, чего от него ожидать.
Он через силу улыбнулся:
– Ладно… Тебя покормят. Потом поговорим.
Она поспешно кивнула, но он увидел, что она хочет еще что-то сказать, хочет и не решается.
– Ну? – спросил он через плечо.
Она прерывисто вздохнула:
– Если можно… Я хотела бы… помыться.
Весь путь до Каваррена занял, по ее словам, «много дней» – как много, она сказать не могла, сбилась со счета где-то посреди дороги. Она здорово изменилась с тех пор, как Эгерт видел ее последний раз исхудала, повзрослела и растеряла половину своей веселости. Впрочем, горячая ванна и сытный обед вдохнули в нее жизнь – краем глаза Эгерт заметил, как она походя пристроила салфетку на согнутый локоть статуи, украшавшей столовую, отчего бронзовый пастушок сделался похожим на трактирного слугу.
Эгерт привел ее в кабинет и дал возможность разглядеть и вепрей на гобеленах, и женщину в мальчиком на парадном портрете; потом она села в кресло, в то самое, где несколько месяцев назад сидел Луар. Эгерт подавил в себе горечь.
Она заговорила, сначала с трудом, преодолевая робость, потом все быстрее и раскованнее, причем голос ее удивительным образом менялся в зависимости от того, кто именно был в этот момент героем рассказа. Эгерт почувствовал, как по спине его бегут мурашки, – в устах полузнакомой девчонки явственно звучали интонации Луара. Она говорила, привычно управляя вниманием слушателя, поочередно влезая в шкуру всех многочисленных персонажей, – а он смотрел в ее мерцающие черные глаза и думал, что в ней проскальзывает что-то от Тории – совсем юной, еще не пережившей смерти жениха, одухотворенной своей наукой и своей любовью… Конечно, Танталь ни лицом, ни нравом ничуть не была похожа на Торию. Но вот этот блеск в глазах…
Он позволил себе расслабиться. Чуть-чуть. Распустить бронированный панцирь, отрезавший его от мира, подумать о молодой Тории, о родинках на ее шее, и о первой брачной ночи строгого и целомудренного Луара…
Какое счастье, что все эти месяцы мальчик был не один.
Я рассказала ему все. То есть я, конечно, рассказала ему все, что считала нужным, что, по моему
