Длинный свет фар прыгал, то утыкаясь в землю, то высвечивая длинную и узкую, и давно неезженную дорогу, и сосновые стволы справа и слева, как забор. Машина катилась вперед и вперед, практически неуправляемая, потому что водитель прижимал к уху трубку и еле придерживал руль:
– Да! Не знаю… Высылайте. Высылайте, я вам говорю… не пробиться. Нет, нет…
Трубка журчала, как журчит в жаркий день ласковый ручеек. Павла почему-то ей не верила – водитель не верил тоже.
– Если за полсуток… вы не вытащите… будет поздно. Совсем.
Щелчок кнопки оборвал разговор – и Павле теперь только сделалось страшно. Может быть, от слова «поздно». Может быть, от слова «совсем».
Потому что оба этих слова не оставляли лазеек.
В кино это называлось «наручники». Павла смотрела, как на диковину; водитель отворачивался, чтобы не встречаться с ней глазами.
Был рассвет; машина стояла посреди леса, в зарослях каких-то колючих кустов. Последние полчаса водитель все чаще клевал носом, а потом сказал, что все, хватит. Павла обрадовалась было – но выяснилось, что водитель всего лишь собрался поспать, а Павлу, чтобы не убежала, прицепил к дверной ручке – как брелок…
Она даже не знала, как его зовут. И ей не суждено было этого узнать – никогда.
Понемногу поднималось солнце; из опущенного окна тянуло влагой, свежестью, всеми летними утренними запахами, где-то колотил дятел, где-то заканчивал песню соловей, далеко-далеко, интимно… Павла тупо смотрела сквозь сплетения зелени, ей казалось, что она очутилась в чужом времени, на чужом месте, не в своем теле, тем более что руки скоро затекут…
Бред. Будто какой-то из давних тестов Тритана затянулся, и Павла сидит перед объемным экраном, и там ей показывают чужую бестолковую жизнь…
Спящий водитель вздохнул. Странно, прерывисто; еще не успев осознать, в чем дело, Павла уже покрылась мурашками.
Откинутое сидение позволяло устроится почти с комфортом; водитель лежал на спине, чуть разомкнув тонкие губы, Павла подумала, что ему не больше тридцати, и что кровоподтек все чернеет, обо что же, интересно, он приложился мордой…
Водитель застонал. Коротко и глухо, и задышал быстро и ритмично, и веки задергались.
Павла, не отдавая себе отчета, потянулась к нему – насколько позволял браслет наручников. Потянулась – и тут же отпрянула.
«Когда спящий в Пещере, у него совсем другое лицо»… Кто это сказал?..
Водитель с кровоподтеком странствовал сейчас по коридорам, подернутым мерцающими полотнищами лишайников. И был крайне напряжен. А кем он может ТАМ быть, отстраненно подумала Павла. Схруль? Зеленый? Или коричневый? Барбак?
Грудь водителя ходила ходуном. Запекшиеся губы полуоткрылись, но зубы оставались стиснутыми, и потому воздуху приходилось не шипеть даже – свистеть, прорываясь в легкие. Павла сделала движение, чтобы разбудить спящего, и даже дотянулась до его плеча – но сразу же отдернула руку. Мышцы были твердыми как камень, и ведь все равно его теперь не разбудишь. Бродящего в Пещере не разбудишь ничем, иначе все было бы слишком просто…
Павле оставалось только ждать.
Солнце поднималось выше. На влажную траву ложились пятна света; по запыленному ветровому стеклу ползла муха.
Дыхание водителя сделалось спокойнее. Ноздри раздувались, в какой-то момент Павле показалось, что она смотрит не в человеческое лицо, а в настороженную схрулью морду; она отодвинулась – с брезгливостью и страхом. И совсем было решила не смотреть на спящего – но глядеть на муху, ползущую по ветровому стеклу, было еще противнее.
Пауза. С минуту водитель, казалось, совсем не дышал; потом на его тонкие губы легла удовлетворенная гримаса, которую Павла при всем желании не могла бы назвать усмешкой. Схрули не смеются.
Она ждала, что спящий станет чавкать и пускать слюну, поглощая несуществующую во внешнем мире добычу; она не удивилась бы самым отвратительным подробностям – но водитель просто лежал, расслабившись, и лицо его опять было просто человеческим измученным лицом. Павла решила, что он покинул коридоры Пещеры и сейчас проснется.
Мгновение. Всего мгновение для внезапной перемены. Ноздри спящего дрогнули, глазные яблоки заметались под желтыми сухими веками, в следующую секунду Павла своими глазами увидела, как светлые, коротко стриженные волосы водителя поднимаются дыбом.
Его страх заставил ее отшатнуться, ударившись о дверцу.
Теперь тот, в Пещере, бежал. Тот, что был в Пещере, сейчас несся сломя голову – но спящий водитель не умел сдвинуться с места. Мышцы его содрогались, прыгала грудь и метались закрытые глаза – но и только; Павла хотела отвести взгляд – и не смогла. Смотрела.
Напряжение. Усилие. Павла невольно оказалась зрителем на небывалых скачках. Ей казалось, что она видит несущиеся навстречу пятна – поросли лишайников на волглых стенах…
Лежащий навзничь человек вдруг выгнулся мостом – от затылка до пяток.
Павла думала, что он застонет, издаст хоть какой-нибудь звук – но в машине было тихо. Только из опущенного окна ползли лесные шорохи и мирные запахи, солнечное пятно добралось наконец до лица спящего, то есть он, кажется, был уже не спящий, а…
Павла беззвучно заплакала.
Лежащий рядом человек смотрел прямо перед собой. Такой взгляд Павла видела на коробках с
