Когда барбак, чей нос не мог упустить запаха больной сарны, приблизился настолько, что она различала уже не только скрежет когтей по камню, но и дыхание, и шелест трущейся жесткой шерсти – тогда угасающий инстинкт самосохранения взял верх, она напрягла трясущиеся ноги и подтолкнула вверх непослушное тяжелое тело.

Ее копыта не выбивали дробь – ударяли редко и глухо, вразнобой. Звуки барбака не отдалялись – следовали за ней, хоть хищник и не прилагал к этому усилий, он попросту еще не начал погоню; сарна шаталась, и качались каменные стены в светящемся узоре, и по-прежнему бесстрастно струилась в глубоких впадинах недосягаемая вода.

Инстинкт вел ее, не позволяя замедлить шаг или упасть. Звуки барбака становились слышнее и слышнее; хищник шел теперь прямо по ее горячему следу. Барбак, пожиратель обессиленных и старых.

Сарна не знала, что такое отчаяние. Она знала лишь, что такое страх; страх не раз спасал ее, страх, здоровый инстинкт и удачливость, она безошибочно выбирала путь, будь она сильна, как прежде – разве барбаку точить на нее желтые слюнявые зубы?!

Она споткнулась. Потом еще. Коридор сделался шире; теперь барбака не надо было слушать. Она знала, что, обернувшись, сможет увидеть его в тусклом свете кружащихся под потолком огненных жуков.

Инстинкт был все еще сильнее слабости, и она побежала. Барбак глухо рыкнул, предвкушая трапезу.

Появление третьего оба они – и хищник, и жертва – ощутили одновременно.

Сарна наконец-то споткнулась и упала. Барбак встал, будто налетев на сырую стену Пещеры; неподвижная фигура с хлыстом в опущенной руке была вне всяких представлений о мире. Она была НЕПРАВИЛЬНА, она была неестественна и потому особенно страшна.

Мгновение – и барбака не было. Остался звук, удаляющийся, тонущий в прочих звуках Пещеры. И осталась фигура с хлыстом в руке.

Сарна лежала.

Сама смерть не заставила бы ее подняться с места; то, что стояло перед ней, и было, вероятно, самой смертью. Оно не издавало звуков – круглые уши-раковины напрасно напрягались, пытаясь уловить хотя бы ниточку дыхания. Сарна лежала, не испытывая ужаса – не то силы ее иссякли вместе с желанием жить, не то инстинкт подсказал ей, что фигура с хлыстом не причинит ей вреда.

Пещера жила. Отдаленные звуки струились, как песок, как вода; сарна лежала, положив голову на собственное вздрагивающее плечо, а чуть поодаль стоял, как камень, непостижимый и страшный пришелец.

И потому никто из любителей падали не наведался к ней, чтобы добить.

– …Павла, подвинься, а?..

Теплые ладони на глазах.

– Павла, просыпайся понемножку… Как ты себя чувствуешь?

Она разлепила веки. Теплые ладони переместились к ней на лоб.

Кажется, она была в Пещере?..

– Я не помню, – сказала она вслух. Сон ускользал, с каждой секундой все дальше, да, она была в Пещере и хотела пить…

– Хочешь чая?..

Она с трудом улыбнулась. Деловитое спокойствие Тритана передавалось ей мгновенно. Как лучшее из лекарств.

Она улыбнулась увереннее:

– Ты останешься… на ночь?

И наконец-то увидела его лицо.

И невольно вздрогнула.