В кабинете к нему вернулось расслабленное, почти счастливое предчувствие. Он приблизительно знал, что будет делать – но конкретизировать идею пока не собирался. Пусть поплавает в подсознании, созреет, пусть побочным продуктом этого созревания подольше будет счастливое опьянение, бездумная эйфория…

Первым делом он позвонил Павле Нимробец и обнаружил, что ее нет ни на работе, ни дома. Скрипки, играющие в его душе, чуть примолкли; он рассчитывал уже сегодня вечером взяться за исследование пьесы, а для этого нужно было, чтобы Павла ее принесла. То есть конечно, он мог бы взять «Первую ночь» из специальной закрытой библиотеки – но, во-первых, это стоило бы лишнего времени, а во-вторых, он привык к своему томику, он сжился с ним, как сживаются с одеждой…

А кроме того – он знал, где и с кем находится сейчас Павла. Пусть на работе ее уверены, что она «в архиве» – архив этот, имени господина Тритана Тодина, не имеет к телевидению никакого отношения…

Раман хмыкнул, удивленно вопрошая себя, а что, собственно, ему за дело до амурных похождений Павлы Нимробец? Разве что профессиональное любопытство режиссера, наблюдающего жизнь… А наблюдения весьма любопытные. Он, Кович, голову готов положить, что в отношениях милой парочки случилось наконец весьма важное, переломное событие – и не далее как позавчера…

Ему стоило бы гордиться своим нюхом – вместо этого он испытал смутное раздражение. Гм… ревность?..

Он засмеялся; воробей, присевший было на подоконник, испуганно вспорхнул и улетел.

Раман привык доверять себе; если какие-то его чувства кажутся странными ему самому – не стоит прятаться от себя, стоит разобраться… В случае с Павлой причина, скорее всего… Да. Во-первых, он чувствует вину перед непутевой Нимробец – за то… за те ночи в Пещере. А во-вторых… ну что греха таить, его пугает личность господина Тодина. И непонятно, почему.

Интересно, вот господин Тодин в Пещере – кто? Почему то, думая об этом, Кович с удовольствием верил в утверждение Тодина о том, что рядом существующие люди никогда на встречаются в Пещере. Раману не хотелось встречаться в Пещере с господином Тританом Тодином – уж он-то, скорее всего, зверь мощный и малоприятный…

За час до вечернего спектакля позвонил вахтер: господина Ковича ждала «эта девушка с телевидения», которая «принесла господину Ковичу книгу»…

Он отозвался почти весело:

– Пусть поднимется!

Пытаясь дать название охватившему его чувству, он остановился вскоре на слове «радость». Его радовало появление Павлы; она была удивительно кстати. Как подходящий аккорд. Собственно, замысел, вызревающий сейчас в сумрачной Рамановой душе, во многом был обязан именно случаю… сведшему в Пещере кровожадного саага и сарну, которая не хотела умирать.

С первого же взгляда на нее ему стало ясно: относительно ее взаимотношений в Тодином он не ошибся. Более того – Павла не просто переживала роман. Случившееся с ней не было вторым, третьим, пятидесятым в ее жизни; Павла сияла несколько лихорадочным светом, и Раман вполне мог бы ее спросить: благополучно ли прошла дефлорация?

Собственно, он едва удержался. Вопрос болтался у него на языке, и загнать его обратно в глотку стоило значительного усилия; Павла почуяла неладное и нахмурилась:

– У меня что… прыщик на носу? Что вы так смотрите?..

– Значит, тебе понравилась пьеса? – он с удовольствием взял в руки удобный, с золотым тиснением томик. – И ваши мнения не совпали?

Некоторое время она не понимала, о чем он, потом покраснела:

– У нас, понимаете, есть много других тем для разговора.

– Понимаю, – сказал Раман, и в голосе его действительно прозвучало понимание, серьезное, на самой грани издевательства. Павла вскинула голову:

– Спасибо за пьесу… Всего хорошего.

– Я хочу ее поставить, – сказал Кович ее удаляющейся спине; Павла по инерции раскрыла дверь, задержалась в проеме – потом не выдержала и обернулась.

– Да, – Раман кивнул. – ее, «Первую ночь»… Ее и ставили за всю историю раза два или три. Еще тогда, триста лет назад…

– Вы серьезно? – спросила Павла шепотом.

– Посмотри в энциклопедии. Не более трех раз…

– Да нет, про ПОСТАНОВКУ – вы серьезно?

Кович помолчал, наслаждаясь ее смятением. Он хотел зацепить ее – и зацепил, и сколько угодно может теперь любоваться круглыми глазами и приоткрывшимся ртом…

У нее красивые губы. Породистые. Такая, м-м-м, редкая форма…

– Конечно, я серьезно, Павла. А что в этом странного?

– Это же… нельзя, – проговорила Павла почти с суеверным ужасом.

– Почему? – Раман не торопился. Знал, что теперь она без его разрешения не уйдет. – Почему нельзя? Потому что про Пещеру?

– Вы же сами понимаете, – сказала Павла неуверенно.

Раман пожал плечами: