Она шла; вода струилась, становясь на мгновение мутной, и муть уносило течением – и снова дрожащее зеркало, сверкающие мешочки капель, маслянистые мешочки, вспыхивающие, как глаза…

Она опустила веки.

Ее нос первым коснулся дрожащего зеркала. Фигура ее удвоилась – две сарны, вылизывающие друг другу замшевые морды, одна – стоящая на камнях, другая – дрожащая по ту сторону зеркальной пленки…

Далекое дно. Спины рыб, замерших неподвижно, будто в ожидании.

А больше она ничего не видела и не ощущала – но уши, круглые, похожие на половинки большой жемчужной раковины, ни на мгновение не прерывали напряженной стражи.

Уши успеют предупредить ее, если случится беда.

Но сейчас опасности нет.

Сейчас она пьет воду. И кажется, она счастлива.

На другой день утром Митика бросил ей в чай сухую акварельную краску; думая о своем, Павла не заметила подвоха и, морщась от неприятного вкуса, все же допила чашку до дна. На дне обнаружился коричневый недорастворившийся комочек – Павла поперхнулась; к счастью (или к сожалению?) Митика к этому моменту был уже в детском саду. Павле осталось лишь ругаться да тщательно чистить зубы.

Воспоминание о Пещере жило в ней – покалываниями в кончиках пальцев, легким приятным головокружением, необычной яркостью красок; рядом с этим воспоминанием рука об руку шло другое – вчерашний вечер, неторопливо рассуждающий Тритан, молчаливый, непривычно беспомощный Кович – и почему-то засохшее печенье на полированной буфетной стойке. Шоколадная конфета со следами зубов на коричневом боку…

Через полчаса, шагая к автобусной остановке, она окончательно простила Митику.

Вчера, в кабинете Ковича, Тритан говорил о мире Пещеры. Даже видавший виды сааг-режиссер слушал, затаив дыхание; мир Пещеры честен. Мир Пещеры не знает чувства вины – а потому настоящее, подлинное УЗНАВАНИЕ невозможно. Мужчина узнал в знакомой девушке ночную сарну – зато сааг никогда не узнает в сарне девушку. Сааг не более чем зверь – потому он невинен, и потому непобедим. Человеку не стоит бороться с саагом – сааг всегда обречен на победу.

– Вот если бы, – говорил Тритан, улыбаясь хмурому Ковичу, – вот если бы сааг, увидев сарну, спросил бы себя, не Павла ли это Нимробец – вот тогда, уважаемый господин режиссер, пришло бы время присылать за вами машину… Но такого не бывает. Никогда.

– Никогда? – переспросил Кович, как показалось Павле, с недоверием.

– Никогда, – спокойно подтвердил Тритан.

Кович неожиданно улыбнулся:

– А как же, к примеру, Скрой, Вечный Драматург? Пьесы которого проходят, по-моему, чуть не в пятом классе средней школы?

Тритан засмеялся, как от удачной шутки:

– Нет, «Первую ночь» Скроя в школе не проходят. Слишком щекотливая, м-м-м, тема… и трактовать, между прочем, можно совершенно по-разному. В чем величие драматурга – в неоднозначности…

– Зато легенда, которая его вдохновила, совершенно однозначна, – сказал Кович непримиримо. Павла впервые его таким видела – на желтоватых щеках все яснее проступал румянец, глаза горели, упрямые глаза злого избалованного мальчишки: – В чем величие легенды – в определенности…

Тритан некоторое время молчал.

– Приятно говорить с образованным человеком, – сказал он наконец серьезно. – Да, господин Кович, я понимаю, о чем вы говорите… Легенды… красивы. Ужасны, впечатляющи – но прежде всего красивы… В легендах лебеди превращаются в девушек, а скалы – в слонов… В легендах мальчик находит в луже осколок солнца… В ТОЙ легенде, если вы помните, трагический исход. Скрой изменил его, сделав счастливым. Единственный счастливый финал во всем наследии Вечного Драматурга…

Павла слушала и хлопала глазами. Она не читала «Первую ночь» Скроя. Она знала, что такая пьеса есть – но разыскивать ее среди пыльных томов Всеобщей библиотеки ей не приходило в голову.

Теперь молчал Кович. Молчал, разглядывая макет сложной декорации в черной коробке, и Павле казалось, что он напряженно складывает в уме многозначные числа.

– Я не думал, – признался он медленно, – что специалисты по психологической реабилитации столь искушены в искусствах. Мое восхищение, господин Тодин…

Тритан усмехнулся:

– Полагаю, мы могли бы звать друг друга по имени…

– Идет, – отозвался Кович после минутной паузы.

Тритан протянул ему руку:

– Рад знакомству, Раман…

– Рад знакомству, – с чуть заметной запинкой выговорил Кович. – Надеюсь… никогда не вызывать вашего профессионального интереса, Тритан.

И оба, к удивлению Павлы, непринужденно рассмеялись.