Семироль переключил станцию. Голос разведенной певички сменился чувственным баритоном, поющим, по счастью, без слов.

– В мою пользу… Потому что мне заплатили тройную ставку. А так… и она, и муж проиграли. Вот, Ирена понимает, о чем я говорю… Вы ведь разошлись в свое время с Анджеем, Ирена?

Она притворилась равнодушной. Другое дело, что перед Семиролем притворяться бесполезно…

– Ян, – услышала она собственный голос, – вы предпочитаете гражданские дела или уголовные?

– Я специалист широкого диапазона, – серьезно отозвался Семироль.

– А вам случалось… уберечь от приговора настоящего преступника? Убийцу? Про которого вы знали, что он виновен?

– Да, – сказал Семироль после паузы. – Случалось.

Ник шумно вздохнул:

– Ян, я изо всех сил пытаюсь создать романтический образ благородного адвоката… Откровенность прекрасна, но ведь Ирена может неправильно понять…

– Ирена правильно поймет, – Семироль встал. – Я профессиональный лгун, но с Иреной стараюсь быть откровенным. Верите вы или нет, но я не привык видеть в людях только лишь ходячие резервуары красной жидкости… И оставьте в покое свою артерию. Вашей шее ничего не угрожает.

Зато угрожает кое-чему другому, хотела сказать Ирена.

Но покуда эта фраза пришла ей в голову, Семироль уже ушел – оставив догорающий камин, поющую магнитолу и укоризненно вздыхающего Ника.

…В то лето у нее все получалось.

Недоумевающе переглядывались экзаменаторы; студентка Хмель, прежде успевающая, теперь не знала толком ни одного билета – и это не мешало ей отвечать так легко и убедительно, что в зачетку падали одна за другой полновесные четверки. Завистливо вздыхали подруги; даже расхожая шуточка «А что вы думаете о смертной казни?» уже не задевала Ирену и не заставляла краснеть. Ее непредсказуемый мужчина, лучший из мужей, теперь принадлежал ей безраздельно.

То лето, уж если хорошенько вспомнить, было холодным, сереньким и слякотным. Спасаясь от мира и стремясь уединиться, новобрачные поставили палатку на берегу безлюдного озера; почему же в Ирениной памяти то лето навсегда осталось солнечным? Исступленно верещали кузнечики, покачивались белые метелки трав; что за экзотика была в головастиках на отмели, в меленьких карасях, которых Анджей таскал «на рекорд», по хронометру?

Однажды вечером на их палатку набрели местные любители приключений – охотники за влюбленными парочками. То был воплощенный кошмар туристов, предпочитающих селиться шумными лагерями, лишь бы не подвергаться опасности вот так, среди ночи, обнаружить у своего костра десяток ухмыляющихся харь… Каким внезапным и холодным был ее страх, и как Анджей, не переставая улыбаться, не меняя даже позы, вытащил из-под мышки маленький черный пистолет и сразу же, без предупреждения, пальнул в воздух, и как трещали ветки на пути разбегающихся парней… И как сразу же после этого он властно потащил ее в палатку, а она, все еще вздрагивая, умоляла подождать, переждать, перебраться подальше к людям…

И как она перестала бояться. Сразу и навсегда. И что за празднество они устроили на рассвете – с купанием в теплой, подернутой паром воде, с первобытным визгом и брызгами, и опять же с любовью – в песке, на отмели, то-то удивлялись головастики…

Много позже она сообразила, что, оказывается, каждый вечер у костра и каждую ночь в палатке Анджей держал под боком заряженный пистолет. Ловко скрывая эту бытовую подробность от юной счастливой жены.

А ведь если она не была счастлива тем летом – то что же такое счастье?..

– …Нравится, да? Вот так – нравится? Любишь? Иди сюда, моя хорошая… Вот так. Во-о-от…

Ирена осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Невысокая женщина в черной брезентовой куртке любезничала с большой упитанной коровой – чесала за ухом, оглаживала странно чистые коровьи бока, чуть не целовалась; потом, ногой пододвинув пустой подойник, села на скамеечку и, бормоча что-то неопределенно-ласковое, принялась доить. В глубине хлева двигала челюстями еще одна корова, поменьше, черная. Из клеток смотрели красными глазами кролики. В загородке возилась еще какая-то живность – для того чтобы разглядеть ее, Ирене требовалось подойти поближе, а она не решалась прервать священный процесс дойки.

– Да чего там, заходите, что ж в дверях-то стоять… И прикройте за собой, а то ветром тянет…

Женщина приветливо улыбалась. Ирена поняла, что ошиблась, определяя ее возраст – скотнице было не за тридцать, а чуть больше двадцати. Брезентовая куртка странно контрастировала с умело подведенными глазами и губами; горло женщины закрывал теплый шарф.

– Я Эльза, – она улыбнулась снова. – Это Снежка, это Рыжка… Все спрашивают – почему Рыжка, она же черная? А я говорю – так и у Яна не семь ролей, а только две…

Доярка рассмеялась, локтем поправила выбившуюся из-под платка светлую прядь; до Ирены не сразу дошел ее каламбур. «Семироль – семь ролей»…

«Добрейшая Эльза, в прошлом проститутка, а теперь заботливая скотница… Искренне любит животных. И мужчин, надо сказать, любит всех без исключения»…

Ирена вспомнила Ника – с раздражением. Почему-то именно здесь, в обществе Снежки и Рыжки, его цинизм показался особенно скверным.

– Никто не знает, сколько ролей на самом деле у Яна, – сказала она медленно. – Не одна – это точно… Меня зовут Ирена Хмель, я…

– Знаю, – Эльза охотно закивала. – Вас неправильно засудили, Трош рассказывал… А я – это чтобы никаких сплетен не было – клиента прирезала за одну вещь. Не знала, как убивать-то, просто сдуру ножницами в живот… Но это давно было, так что вы так не глядите. Скотина он был, покойник, хотя, если вдуматься, если бы не он – до сих пор бы в… этом самом сидела. Под сутенеров бесплатно, прочих – по