– Он будет таким же свободным, как ты сейчас, – спокойно сказала Анжела. – И не сможет навредить мне точно так же, как не можешь навредить ты.

Влад перевел дыхание. Сдержался.

– Я знала, что ты что-то такое выкинешь, – продолжала Анжела. – Я была к этому готова. Это мне даже на руку, если хочешь знать. Лишнее доказательство твоей ненормальности и твоей агрессивности.

– Ты не сможешь удерживать меня вечно.

– А вечно и не надо. Через несколько месяцев я – Я! – буду хозяйкой мира.

– Через несколько месяцев ты будешь покойницей, – сказал Влад с сожалением. – У тебя был шанс прожить хорошую жизнь – такой шанс… В конце концов, я даже начал в тебя верить. А теперь ты обречена.

– Не мели ерунды, – Анжела поднялась. Поморщилась от боли. Потерла плечо. – И подумай о том, что я тебе говорила. Подумай… Прощай.

Связанный, он мог только думать. В порядке эксперимента он думал даже о том, что Анжела может оказаться права. Он старательно выстраивал мир, в котором права Анжела. В котором человек, отмеченный узами, просто обязан искать им наилучшее применение.

Владу виделась бесконечная галера. Шеренги прикованных рабов на скамьях. Взлетали и опускались весла…

Влад вполне мирным, приятельским тоном просил Старика отвязать его, однако всякий раз получал в меру вежливый отказ. Старик поил его из трубочки и кормил с ложечки; Старик развернул телевизор таким образом, чтобы Владу был виден экран. И с восьми вечера до десяти утра Влад принужден был смотреть новости, телевикторины и сериалы.

…Прикованные к веслам люди неотрывно глазели в экран маленького телевизора, утановленного на носу летящей по морю галеры.

На экране улыбалась Анжела. Ее собеседником был Егор Елистай – живехонький, веселый, уверенный в себе…

Влад закрывал глаза и отключал слух. Телевизор бормотал на краю его сознания, и Старик заботливо спрашивал: переключить?

Так прошло еще два дня. Пропуская мимо ушей откровения очередной сериальной страдалицы, Влад прислушивался к странным звукам, доносившимся из-за стены. Там как будто делали основательный ремонт.

На третий день ему стало казаться, что время остановилось и что Анжела не придет. Что она выпала за борт миллиардерской яхты. Что ее съели акулы. Что она умерла в больнице чуть больше года назад.

Он не видел, как она вошла. Он ощутил только теплую волну, будто от выпитого бокала шампанского, и секундой позже – прикосновение ладони к своему лбу. От него потребовалось значительное усилие, чтобы казаться безучастным. Чтобы не выказать радость – во всяком случае слишком явно не выказать.

Его освободили. Перед ним поставили огромный поднос с явно ресторанным ужином, с бутылкой красного вина, с горячим кофе.

Он ел. Анжела улыбалась.

Она мечтает меня приручить, понял Влад с удивлением. Она надеется… да ведь она права! Всякий раз ее появление сопряжено для меня с радостью, с облегчением. У меня должен выработаться примитивный рефлекс… Как у собачки на колокольчик. Она закрепляет его подачками вроде еды и вина…

Синяк вокруг Анжелиного глаза был старательно припудрен.

– Какие новости? – спросил Влад как ни в чем не бывало.

– Тебе большой привет, – весело сообщила Анжела. – Твои читатели надеются, что работа идет успешно… Кстати, ты собираешься браться за работу? Принести тебе компьютер?

Влад подумал минуту. Две.

– Принеси, – сказал он, отводя взгляд. – У меня появились кое-какие мысли.

У него действительно появились мысли. Неприятные. Трудные для переваривания; Анжела была права. Он никогда не был склонен к самоубийству – на самом деле, он был достаточно близок к нему только в тот день, когда он позволил себе взять за руку Анну. Когда он понял, что готов привязать ее…

Он снова поразился, какая колоссальная пропасть лежит между ним и Анжелой. Откуда, ведь они оба люди, они говорят на одном языке… Только Влад скорее умер бы, чем привязал бы Анну. А с точки зрения Анжелы узы – только орудие.

– Почему? – спросил он шепотом, и сидящий рядом Кисель насторожил уши.

Влада больше не связывали, но рядом постоянно кто-то находился. И по косым взглядам, которые иногда бросали на него Булка, Кисель и Старый, Влад догадывался, что они не на шутку опасаются его. Каждая секунда проходила под напряженным, бдительным контролем.

Мысли о смерти угнетали Влада, но он приучал себя думать о ней, как о победе. Он воображал лицо Анжелы, когда, вернувшись, она застанет троицу тюремщиков в безуспешных попытках вернуть его к жизни; это мало помогало. Влад не находил в себе достаточных резервов злорадства.

Тогда он стал думать о мальчике Артуре и его отце. Он не был с ними дружен, почти не был знаком – однако мысль о том, что оба они постепенно врастают в Анжелины сети, подстегивала, как хлыст.

Но самым обидным было не это. Влад думал об Анне; он не хотел, чтобы она жила в мире, где царствуют узы.

Значит, этот мир следовало сломать прежде, чем он прорастет и окрепнет.