– Сколько сможешь, – ответил я.

– Только там, – проговорила она, – человек, вынужденный скрываться, способен как бы возродиться и снова обрести способность наслаждаться бесчисленными радостями жизни. Он может ездить в метро, ходить в кино, провести ночь в борделе или на скамейке парка, помочиться где захочет, гулять где заблагорассудится, чувствуя себя в безопасности, пусть относительной, но какой ему не найти ни в каком другом уголке мира.

– И что, ты никогда в жизни так больше ничем и не занималась, только и делала, что искала этого своего матроса с Гибралтара, так, что ли?

Не отвечая, она встала и пошла, чтобы принести мне еще стакан вина.

Тем временем в баре появились другие матросы, они тоже с любопытством разглядывали новичка. Я пил вино. Мне было жарко. Вино было вкусное и прохладное. Мне было безразлично, глядят на меня или нет. Она по-прежнему не сводила с меня глаз, нежных и немного насмешливых.

– Что касается меня, – ответила она наконец, – я пока еще не наискалась…

Потом едва слышно, со смехом, явно доверительно добавила:

– И часто ты собираешься донимать меня подобными расспросами?

– Мне просто трудно сказать тебе, когда надо остановиться, – возразил я.

Она снова встала, пошла к бару и вернулась с третьим стаканом вина.

– Было бы лучше, – заметил я, – если бы ты принесла сразу целую бутылку.

– И правда, – со смехом ответила она, – как это мне самой не пришло в голову!

В этом берете на голове она и сама немного напоминала матроса. Волосы рассыпались по плечам, но она не обращала на это никакого внимания. Когда я допил очередной стакан вина, она почти шепотом заметила:

– Ты любишь вино, да?

Я не ответил.

– Я хочу сказать, – пояснила она, – у тебя всегда такой довольный вид, когда ты пьешь вино, разве не так?

Она склонилась ко мне, будто речь шла о чем-то очень важном.

– Да, ты угадала, – ответил я, – всегда. Продолжай, расскажи мне что-нибудь еще.

Похоже, это ей не слишком-то улыбалось, но она почти не показала виду, разве что самую малость.

– Только в таких портах, – продолжала она, – шаги, движения не оставляют тех зловещих отпечатков, до каких так охочи полицейские. В любом городе их столько, всяких следов, которые оставляют не только убийцы, но и вполне добропорядочные граждане, что у полицейских хватает забот: знай себе бегай и вынюхивай, как бы не ошибиться…

Я плохо слушал, что она говорила. Я смотрел, как она говорит, а это было совсем другое дело. И все, что отражалось у меня в глазах, она прекрасно видела.

– Понимаешь, – говорила она, – в таких портовых городах у полицейских куда больше хлопот, пусть даже их самих больше и они безжалостней, чем в любом другом месте. Они следят только за теми, кто пытается удрать, а остальные пусть себе живут как хотят, им лень, им до них и дела нет.

Матросы слушали ее немного удивленно. Но в общем и целом были с ней вполне согласны.

– Да что говорить, – заметил один из них, – в Тулоне они цепляются к тебе куда меньше, чем в Париже.

– И потом, – проговорила она, – разве не чувствуешь себя спокойней, когда у тебя под боком море? Я имею в виду, в известных обстоятельствах.

Она явно хотела заставить меня высказать на этот счет мое собственное суждение.

– Когда у тебя нет семьи, – продолжила она, – нет сундуков с барахлом, нет документов, нет дома, когда не знаешь, куда себя деть, даже наоборот, когда у тебя нет никакой уверенности в завтрашнем дне, которой так кичатся добропорядочные граждане, и когда тебе нелегко перемещать с места на место даже себя самого, – где же, как не на морском берегу, ты будешь чувствовать себя в наибольшей безопасности? Или на море…

– Так оно и есть, – согласился я, – даже если ты и не убийца.

И рассмеялся. Она тоже. Потом к нам присоединились и матросы.

– Даже в том случае, – едва слышно добавил я, – когда у тебя слишком много денег и ты не знаешь, куда их девать.

Она снова расхохоталась.

– Да, даже в этом случае, – согласилась она.

– И потом, – сказал один из матросов, – когда ты в Марселе, ты уже почти что в Диего.

– Нанялся помощником кочегара на первый же грузовой корабль, который отплывает в ту сторону, – добавил другой, – вот и все дела.

– Ведь недаром говорят, – заметила она, – что главное преимущество портовых городов как раз в том, что из них можно быстро удрать. Летом в портах бывает много туристов. А что они, спрашивается, о портах знают? Набережную, может, пару-тройку злачных мест, да и то не всегда.

– Ну а ты, – смеясь, поинтересовался я, – со всем своим богатым опытом по части преступной жизни, что, интересно, увидела там ты?

– То, чего обычно не видит никто, – ответила она, – крошечные улочки – кулисы, созданные для того, чтобы скрываться. Правда… – Она заколебалась. – Правда, мне слишком часто мерещились там обманчивые тени…

– Ну и что?

– Теперь я больше не схожу на берег. Яхта все та же, сменилось только название. К чему мне выходить в город? Ведь яхту-то нельзя не заметить, ее видно лучше, чем меня, разве не так?

– Что и говорить, уж она-то сразу бросается в глаза, – подтвердил я.

Один из матросов включил радио. Какой-то дурной джаз.

– Ты не хочешь немножко сыру?

Я встал и пошел за ним. Она тоже встала.

– Мне больше не хочется говорить, – сказала она.

– Пора бы тебе, – напомнил я, – показать мне мою каюту.

Она перестала есть и посмотрела на меня. Я продолжал жевать.

– Ну, конечно, – мягко согласилась она, – сейчас я тебя провожу.

– Я еще не наелся, – возразил я, – пойду возьму какой-нибудь фрукт.

Она не стала есть фрукты. А пошла и принесла два стакана вина.

– Скажи-ка…

Она снова наклонилась. Берет упал. Было уже поздно. Пора ложиться спать. Волосы у нее совсем растрепались.

– Что?

– Ты ведь любишь море, правда? Я хочу сказать… тебе здесь не хуже, чем где-нибудь в другом месте?

– Я не знаю моря, – рассмеявшись помимо своей воли, ответил я. – Но думаю, что я обязательно его полюблю.

Она улыбнулась.

– Пошли, – сказала она, – я провожу тебя в твою каюту.

Мы спустились на нижнюю палубу. На ют выходили двери шести кают. В четырех из них сейчас жили матросы. Она вошла в шестую с левого борта. Каюта была свободна, и, судя по всему, довольно давно. Там стояла одна койка, это была каюта, соседняя с ее. Зеркало потускнело. Весь умывальник покрылся слоем мелкой угольной пыли. Койка не была застелена.

– Она пока довольно часто пустует, – пояснила она.

Прислонилась спиной к двери и добавила:

– Почти всегда.

Я подошел к иллюминатору. Он смотрел прямо в море, а не на нижнюю палубу, как мне показалось сначала. Потом направился к умывальнику и открыл кран. Он поддался не сразу. Сперва вода потекла ржавая, потом посветлела. Ополоснул лицо. Кожа все еще болела. Это я так обгорел, пока спал под