Должно быть, она заснула гораздо позже. Солнце уже было высоко в небе, а она еще не спала. Он тоже уснул, и так глубоко, что не слышал, как она ушла. Когда он проснулся, ее уже не было.
Он сидит рядом с ней, не касаясь ее. Она засыпает, лежа на свету. Он видит ее силу за внешней хрупкостью. Она предоставляет его самому себе. Она очень молчалива. Готова в любой момент ночи остаться в комнате или уйти, если он прогонит ее.
Он будит ее. Он просит ее одеться и подойти к свету, чтобы он мог рассмотреть ее. Она идет в глубь комнаты и одевается в тени стены со стороны моря. Потом возвращается к свету. Она стоит перед ним, а он на нее смотрит. Она молода. На ногах у нее белые кеды. Вокруг талии небрежно повязан черный шарф. В черных волосах повязка того же невероятного цвета, что и ее глаза. На ней белые шорты.
Она стоит перед ним, и он прекрасно знает, что она готова убить его за то, что он вот так разбудил ее, и вместе с тем готова стоять перед ним всю ночь. Он не знает, откуда в них эта способность воспринимать все происходящее как ниспосланное свыше.
Он спрашивает ее, всегда ли она одевается так, как сейчас. Она говорит, что с того момента, как они познакомились.
— Вам как будто понравилось, и я оделась в те же цвета.
Он долго смотрит на нее. Она говорит: нет, он никогда не видел ее до того вечера в кафе. Ей жаль.
Она раздевается. Ложится на прежнее место под светом. У нее отчаянный взгляд, как и у него, и она плачет, не отдавая себе в этом отчета, как и он. Он думает о том, что они похожи. Говорит ей об этом. Она думает так же: они одного роста, их глаза одного и того же оттенка, черные волосы. Они улыбаются друг другу. Она говорит: и во взгляде — печаль ночного пейзажа.
Иногда посреди ночи он одевается. Красит глаза, танцует. Каждый раз думает, что не разбудил ее. Иногда он надевает ее синюю повязку, ее черный шарф.
Ночь. Она спрашивает его, может ли он сделать это рукой, не приближаясь к ней вплотную, даже не глядя на нее.
Он говорит, что не может. Ничего подобного он не может делать с женщиной. Он не может сказать ей, что означает для него ее просьба. Если он согласится, то, возможно, никогда больше не захочет ее видеть и даже может сделать ей больно. И ей придется уйти, забыть его. Она говорит, что, напротив, не может забыть его. С момента их встречи, после которой так ничего и не произошло, воспоминание о том, что не удается, жжет адовым пламенем.
Она делает это сама, своей рукой, прямо перед ним, в то время как он на нее смотрит. В наслаждении она как будто зовет кого-то, тихим, глухо звучащим словом, исходящим из самой глубины. Это слово, возможно, чье-то имя, не имеет никакого смысла. Он не узнает его. Он думает, что она, вероятно, скрытна по натуре, она как будто ничего не помнит, оставаясь невинной и доступной.
Он говорит:
— Прошу вас извинить меня, я не могу быть другим, желание как будто исчезает, когда я приближаюсь к вам.
Она говорит, что в последнее время с ней происходит то же самое.
Он говорит, что она произнесла только что какое-то слово, похожее на иностранное. Она говорит, что в отчаянии наслаждения звала одного человека.
Он улыбается, он говорит ей:
— Я не могу требовать от вас, чтобы вы все о себе рассказывали. Даже за деньги.
У нее тот самый, желанный для него цвет глаз и волос: голубые глаза и черные волосы. И белая кожа, против которой бессильно солнце. Иногда на этой коже заметны веснушки, но совсем светлые, обесцвеченные солнечными лучами. И еще у нее глубокий сон, избавляющий его от ее присутствия.
У нее красивые черты лица, они вырисовываются под черным платком.
Она шевелится. Выпутавшись из простыней, она вытягивается во весь рост и долго не двигается, а затем откидывается навзничь и остается лежать, как лежит, недвижно, разбитая истомой бесконечной усталости.
Он подходит к ней. Спрашивает, от чего она так устала. Не отвечая, даже не глядя на него, она поднимает руку и ласкает его лицо, его губы, уголки губ, то, что она хотела бы целовать; он противится, она продолжает ласкать, его зубы сжимаются, он отстраняется. Она опускает руку.
Он спрашивает ее, почему каждый раз она так спешит уснуть. Из-за его просьбы быть с ним каждую ночь? Она колеблется и говорит, что, возможно, да, именно так она должна была понять его просьбу: быть рядом, но во власти сна, скрыв лицо под черным шелком, словно спрятавшись под маской иного чувства.
Люстра, обернутая в черное, освещает только то место, где они лежат. Свет от люстры порождает разные тени. Голубизна глаз и белизна простыней, синева повязки и бледность кожи погружены в сумрак комнаты цвета водорослей на морском дне. Она теряется в этих цветах и в этой тени, все также печальная, сама не зная почему. Рожденная такой. С этой голубизной глаз. Ее красотой.
Она говорит, что ее устраивает то, как она живет сейчас вместе с ним. Она спрашивает себя, что бы она делала в это время, если бы они не встретились в кафе. Это здесь, в этой комнате, прошло ее настоящее лето, когда она испытала ненависть к собственному полу, телу, к своей жизни. Он слушает ее с недоверием. Она улыбается, спрашивает, хочет ли он, чтобы она продолжала. Он отвечает, что она не может сказать ему ничего нового, все, что она может сказать, уже известно. Она продолжает:
— Я не говорю вам о вас, я рассказываю вам о себе. Все сложности возникают по моей вине. Ваша ненависть ко мне меня не касается. Она исходит от Бога, ее нужно принять такой, какая она есть, относиться к ней как к природе, к морю. Не стоит переводить ее на ваш собственный язык.
По его глазам, по тому, как он сжал губы, она видит, что он рассержен. Она смеется. Потом замолкает. Иногда ей страшно находиться в его комнате, этой ночью особенно, это не страх смерти, это страх оказаться в беде, быть изодранной, изувеченной им, будто зверем.
Он не может оставить ее спать спокойно. Она здесь, рядом с ним, запертая в его доме. Порой эта мысль приходит ему в голову, когда она спит.
Она уже привыкла. Она видит, что он пытается не кричать. Она говорит:
— Если вы хотите, я могу уйти. Вернуться позже. Или никогда. Это оговорено в нашем контракте: я остаюсь с вами или же ухожу, как вы решите.
Она встает, складывает простыни. Он плачет. Он не сдерживает рыданий, таких искренних, словно он
