Это было, впрочем, не так уж трудно, ибо монашек время от времени останавливался и смотрел назад, словно уходил он с трудом и величайшим сожалением.

Взгляд его неизменно устремлялся на ярко освещенные окна гостиницы.

Шико и десяти шагов не сделал, как был уже уверен, что не ошибся в своих предположениях.

– Эй, куманек, – сказал он, – эй, маленький мой Жак, эй, миленький мой Клеман, стой!

Последнее слово он произнес настолько по-военному, что монашек вздрогнул.

– Кто меня зовет? – спросил юноша резким и отнюдь не доброжелательным, а скорее вызывающим тоном.

– Я, – ответил Шико, подойдя вплотную к монашку, – Я, узнаешь ты меня, сынок?

– О, господин Робер Брике! – вскричал монашек.

– Он самый, мальчуган. А куда это ты так поздно направляешься, дорогое дитя?

– В обитель, господин Брике.

– Ладно. А откуда идешь?

– Я?

– Ну да, распутник ты этакий.

Юноша вздрогнул.

– Не понимаю, о чем вы говорите, господин Брике, я, наоборот, выполнил очень важное поручение дона Модеста, что он и сам подтвердит, если понадобится.

– Ну, ну, потише, мой маленький святой Иероним, похоже, что мы загораемся, как фитиль.

– Да как не загореться, услышав то, что вы мне сказали?

– Бог ты мой, а что же сказать, когда человек в таком облачении выходит в такой час из кабачка…

– Я, из кабачка?

– Ну да, разве ты вышел не из «Гордого рыцаря»? Вот видишь, попался!

– Я вышел из этого дома, – сказал Клеман, – вы правы, но не из кабачка.

– Как? – возразил Шико. – Гостиница «Гордый рыцарь», по-твоему, не кабак?

– Кабак – это место, где пьют вино, а так как в этом доме я не пил, он для меня не кабак.

– Черт побери! Различие ты провел тонко. Или я в тебе сильно ошибаюсь, или ты когда-нибудь станешь искушенным богословом. Но, в конце-то концов, если ты заходил в этот дом не для того, чтобы пить, для чего же ты туда заходил?

Клеман ничего не ответил, и, несмотря на темноту, Шико прочел на его лице твердую решимость не сказать больше ни слова.

Решимость эта крайне огорчила нашего друга, который привык все знать.

Нельзя сказать, чтобы молчание Клемана было враждебным. Наоборот, он, по-видимому, был очень рад неожиданной встрече со своим многоопытным учителем фехтования, мэтром Робером Брике, и проявил всю ту любезность, какой можно было ожидать от существа, столь замкнутого и необщительного.

Разговор совсем прекратился. Чтобы возобновить его, Шико готов был уже произнести имя брата Борроме, но, хотя угрызений совести он не испытывал или же полагал, что не испытывает, имя это так и не слетело с его уст.

Молодой человек не произносил ни слова, но при этом, казалось, чего-то ждал. Можно было подумать, что он считает за счастье как можно дольше задерживаться вблизи гостиницы «Гордый рыцарь».

Робер Брике попытался заговорить о путешествии, которое юноша мог надеяться совершить вместе с ним.

Когда Шико упомянул о просторе и свободе, глаза Жака Клемана заблестели.

Робер Брике рассказал ему, что в странах, где он только что побывал, искусство фехтования в большом почете, и небрежно добавил, что даже изучил там несколько удивительных приемов.

У Жака это было больное место. Он попросил изобразить ему новые приемы, и Шико своей длинной рукой показал на руке монашка, как они выполняются.

Но вся болтовня Шико не смягчила неподатливого мальчика. Пробуя парировать неизвестные ему удары своего друга мэтра Робера Брике, он хранил упорное молчание насчет того, что же ему нужно было в этом квартале.

Раздосадованный, но вполне владея собой, Шико решил испробовать несправедливые нападки. Несправедливость – самое мощное средство заставить разоткровенничаться женщин, детей и всех занимающих более низкое положение, кто бы они ни были.

– Что там ни говори, мальчуган, – сказал он, словно возвращаясь к прерванной мысли, – что там ни говори, а ты, хоть и очень славный монашек, все же посещаешь гостиницы, да еще какие! Те, в которых можно застать прекрасных дам, и ты, словно зачарованный, глядишь на окно, где мелькнет их тень. Мальчик, мальчик, я все расскажу дону Модесту.

Удар попал в цель, и притом гораздо вернее, чем предполагал Шико, ибо, начиная разговор, он даже не представлял себе, что нанес такую глубокую рану.

Жак быстро обернулся к нему, словно змея, задетая ногой.

– Неправда! – вскричал он, краснея от стыда и гнева. – Я на женщин не смотрю!

– Смотришь, смотришь, – продолжал Шико. – Когда ты вышел из «Гордого рыцаря», там находилась одна очень красивая дама, и ты обернулся, чтобы увидеть ее еще раз, и я знаю, что ты ждал ее в башенке, и знаю, что ты с ней говорил.

Шико действовал методом индукции.

Жак не в состоянии был сдержаться.

– Конечно, я с ней говорил! – вскричал он. – Разве это грех – разговаривать с женщинами?

– Нет, когда с ними разговаривают не по личному побуждению и не во власти сатанинского искушения.

– Сатана тут совсем ни при чем: я вынужден был говорить с этой дамой, раз мне поручили передать ей письмо.

– Это было поручение от дона Модеста Горанфло? – вскричал Шико.

– Да, а теперь можете ему на меня жаловаться!

Шико, на мгновение растерявшийся и словно нащупывавший путь во мраке, при этих словах почувствовал, что в мозгу его сверкнула молния.

– А, я так и знал, – сказал он.

– Что вы знали?

– То, чего ты не хотел мне говорить.

– Я и своих личных секретов не выдаю, тем более не стал бы выдавать чужие тайны.

– Да, но мне можно.

– Почему именно вам?

– Мне, потому что я друг дона Модеста, а кроме того…

– Ну?

– Я заранее знаю все, что ты мог бы мне сообщить.

Маленький Жак посмотрел на Шико и с недоверчивой улыбкой покачал головой.

– Ну вот, – сказал Шико, – хочешь, я сам расскажу тебе то, чего ты не хотел мне рассказывать?

– Хочу, – сказал Жак.

Шико сделал над собой усилие.

– Во-первых, этот бедняга Борроме…

Лицо Жака помрачнело.

– О, – сказал мальчик, – если бы я там был…

– Если бы ты там был?..

– Все обернулось бы по-другому.

– Ты бы стал защищать его от швейцарцев, с которыми он затеял ссору?

– Я бы защищал его от всех на свете!

– Так что он не был бы убит?

– Или меня убили бы вместе с ним.