г-жа Фурнишон.

– Ах, – ответил капитан, явно раздосадованный этим вопросом, – ах, если вы, тысяча чертей, любопытны или нескромны…

– Нет, нет, сударь, – поспешно вскричала испуганная г-жа Фурнишон.

Муж ее все слышал. От слов «офицеры» или, во всяком случае, «военные» сердце его радостно забилось.

Он тотчас же бросился к гостю.

– Сударь, – вскричал он, – вы будете здесь хозяином, неограниченным повелителем, и никому, бог ты мой, даже не вздумается задавать вам вопросы. Все ваши друзья будут радушно приняты.

– Я не сказал «друзья», любезный, – заметил высокомерным тоном капитан, – я сказал «земляки».

– Да, да, земляки вашей милости, это я ошибся.

Госпожа Фурнишон раздраженно отвернулась: розовый куст, ощетинившись, превратился в груду составленных вместе алебард.

– Вы подадите им ужин.

– Слушаюсь.

– Вы устроите их на ночлег, если к тому времени я не подготовлю им помещение.

– Обязательно.

– Словом, вы будете всецело к их услугам, – и никаких расспросов.

– Все сделаем, как прикажете.

– Вот вам тридцать ливров задатку.

– Договорились, монсеньер. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И если бы вы пожелали убедиться в этом, отведав вина…

– Спасибо, я вообще не пью.

Капитан подошел к окну и подозвал ординарца, оставшегося с лошадьми.

Тем временем мэтр Фурнишон кое о чем поразмыслил.

– Монсеньер, – сказал он (получив три пистоля, так щедро выданные ему в задаток, мэтр Фурнишон стал именовать своего гостя монсеньером). – Монсеньер, а как же я узнаю этих господ?

– Правда ваша, тысяча чертей! Я ведь совсем забыл. Дайте-ка мне сургуча, бумаги и свечу.

Госпожа Фурнишон тотчас же принесла требуемое. Капитан приложил к кипящему сургучу драгоценный камень кольца, надетого на палец его левой руки.

– Вот, – сказал он, – видите это изображение?

– Красавица, ей-богу.

– Да, это Клеопатра.[19] Так вот, каждый из моих земляков представит вам такой же точно отпечаток, а вы окажете гостеприимство подателю этого отпечатка. Понятно?

– На сколько времени?

– Сам еще не знаю. Вы получите соответствующие указания.

– Так мы их ждем.

Прекрасный капитан сошел вниз, вскочил в седло и пустил коня рысью.

В ожидании, пока он вернется, супруги Фурнишон положили в карман свои тридцать ливров задатка, к величайшей радости хозяина, беспрестанно повторявшего:

– Военные! Вот видишь, вывеска-то себя оправдала, мы разбогатеем от меча!

И, предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать все свои кастрюли.

Мы не осмелились бы утверждать, что г-жа Фурнишон проявила всю ту скромность, которой требовал от нее посетитель. К тому же она, вероятно, считала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению к нему, поскольку в вопросе о «Мече гордого рыцаря» он оказал поддержку ее мужу. Но так как ей предстояло угадать гораздо больше того, что было сказано, она начала с подведения под свои догадки прочных оснований, именно – с попыток разузнать, кто же был неизвестный всадник, который так щедро оплачивал гостеприимство для своих земляков. Поэтому она не преминула спросить у первого же попавшегося ей на глаза солдата, как зовут капитана, проводившего в тот день учение.

Солдат, по характеру своему, вероятно, более осторожный, чем его собеседница, прежде всего осведомился, по какому поводу она задает ему этот вопрос.

– Да он только что вышел от нас, – ответила г-жа Фурнишон, – он с нами беседовал, и, естественно, нам хотелось бы знать, с кем мы разговаривали.

Солдат рассмеялся.

– Капитан, проводивший учение, не стал бы заходить в «Меч гордого рыцаря», госпожа Фурнишон, – сказал он.

– А почему, скажите, пожалуйста? – спросила хозяйка. – Что, он для этого слишком важный барин?

– Может быть.

– Ну так я скажу вам, что он не ради себя лично заходил в гостиницу «Гордого рыцаря».

– А ради кого?

– Ради своих друзей.

– Капитан, проводивший сегодня учение, не стал бы размещать своих друзей в «Мече гордого рыцаря», ручаюсь в этом.

– Однако же вы не очень-то с нами любезны. Кто же этот господин, который слишком знатен, чтобы размещать своих друзей в лучшей парижской гостинице?

– Вы спрашиваете о том, кто сегодня проводил учение, ведь правда?

– Разумеется.

– Ну, так знайте, милая дамочка, что проводивший сегодня учение – это не кто иной, как господин герцог Ногаре де Ла Валетт д'Эпернон, пэр Франции, генерал-полковник королевской инфантерии и даже немножко больше король, чем само его величество. Ну, что вы на это скажете?

– Скажу, что если это он был у нас сегодня, то нам оказана большая честь.

– Употреблял он при вас выражение «тысяча чертей»?

– Да, да! – сказала на это г-жа Фурнишон, которая видела на своем веку немало удивительных вещей, и выражение «тысяча чертей» не было ей совсем незнакомо.

Можно представить себе, с каким нетерпением ожидалось теперь 26 октября.

Двадцать пятого вечером в гостиницу вошел какой-то человек и положил на стойку Фурнишона довольно тяжелый мешок с монетами.

– Это за ужин, заказанный на завтра.

– По скольку на человека? – спросили вместе оба супруга.

– По шесть ливров.

– Земляки капитана откушают здесь только один раз?

– Один.

– Значит, капитан нашел для них помещение?

– Видимо, да.

И посланец удалился, так и не пожелав отвечать на расспросы «Розового куста» и «Меча».

Наконец вожделенное утро забрезжило над кухнями «Гордого рыцаря».

В монастыре августинцев часы пробили половину двенадцатого, когда у дверей гостиницы остановились какие-то всадники, спешились и зашли в дом.

Они прибыли через ворота Бюсси и вполне естественно, оказались первыми, прежде всего потому, что у них всех были лошади, а затем ввиду того, что гостиница «Меча» находилась в каких-нибудь ста шагах