– Ты никого уже не видишь позади нас?

– Нет, сударыня, – никого.

– А всадник, который нагнал нас ночью в Валансьене и расспрашивал про нас, после того, как он долго с изумлением нас разглядывал?

– Я его не вижу больше.

– Но мне кажется, что я его мельком видела, когда мы въезжали в Монс.

– А я, сударыня, уверен, что видел его, когда мы въезжали в Брюссель.

– В Брюссель – так ты сказал?

– Да, но, должно быть, он там сделал привал.

– Реми, – сказала дама, подъехав к своему спутнику вплотную, словно опасалась, что кто-нибудь ее услышит на этой пустынной дороге, – Реми, а не сдается ли тебе, что он напоминает собой…

– Кого, сударыня?

– Во всяком случае – ростом и сложением, лица его я не видела, – напоминает того несчастного молодого человека…

– О! Нет, нет, сударыня, – поспешно заверил ее Реми, – я не уловил ни малейшего сходства; к тому же – как бы он мог узнать, что мы покинули Париж и едем этой дорогой?

– Совершенно так же, Реми, как он узнавал, где мы, когда мы в Париже переезжали с места на место.

– Нет, нет, сударыня, – продолжал Реми, – он не следовал за нами, он никому не поручал нас выслеживать, и, как я уже вам говорил перед отъездом, у меня есть веские основания полагать, что он принял отчаянное решение, но что это решение касается только его самого.

– Увы, Реми! Каждому из нас в этом мире уготована своя доля страданий; да облегчит господь долю этого несчастного юноши!

На вздох своей госпожи Реми ответил таким же вздохом, и они молча продолжали путь; вокруг них тоже царило безмолвие, нарушаемое лишь цоканьем копыт по сухой, звонкой дороге.

Так прошло два часа.

Когда путники въезжали в Вильворд, Реми обернулся. На повороте дороги он услыхал топот коня, мчавшегося галопом.

Он остановился, долго вглядывался в даль, но ничего не увидел. Его зоркие глаза тщетно пытались пронизать ночной мрак; ни один звук не нарушал торжественной тишины, – и он вместе со своей спутницей въехал в городок.

– Сударыня, – сказал он ей, – уже светает, примите мой совет, остановимся здесь; лошади устали, да и вам необходимо отдохнуть.

– Реми, – ответила дама, – вы напрасно стараетесь притворяться передо мной. Вы чем-то встревожены.

– Да, состоянием вашего здоровья, сударыня: поверьте мне, не по силам женщине такое утомительное путешествие. Я сам едва…

– Поступайте так, как найдете нужным, – ответила Диана.

– Так вот, давайте въедем в этот переулок, в конце которого мерцает фонарь; это – знак, по которому узнают гостиницы; поторопитесь, прошу вас.

– Стало быть, вы что-нибудь услыхали?

– Да, как будто конский топот. Правда, мне думается, я ошибся, но на всякий случай я чуть задержусь, чтобы удостовериться, обоснованы ли мои подозрения или нет.

Не возражая, не пытаясь отговорить Реми от его намерения, Диана пришпорила своего коня и направила его в длинный извилистый переулок. Реми дал ей проехать, спешился и отпустил поводья своего коня, который, разумеется, тотчас и последовал за конем Дианы.

Сам Реми притаился за огромной тумбой и стал выжидать.

Диана постучалась в дверь гостиницы, за которой, по стародавнему фламандскому обычаю, бодрствовала или, вернее, спала широкоплечая служанка с мощными дланями.

Служанка уже услыхала цоканье конских копыт о мостовую переулка, проснулась, не выказывая ни малейшего недовольства, отперла входную дверь и радушно встретила путешественника или, вернее, путешественницу. Затем она открыла лошадям широкую сводчатую дверь, куда они тотчас вбежали, почуяв конюшню.

– Я жду своего спутника, – сказала Диана, – дайте мне посидеть у огня; я не лягу, пока он не придет.

Служанка бросила соломы лошадям, закрыла дверь в конюшню, вернулась в кухню, придвинула к огню табурет, сняла пальцами нагар с толстой свечи – и снова заснула.

Тем временем Реми в своей засаде подстерегал всадника, о присутствии которого его предупредил конский топот на дороге.

Реми видел, как всадник шагом, прислушиваясь к каждому шороху, въехал в поселок; как, доехав до переулка и завидев фонарь, он еще замедлил шаг, видимо, колеблясь, продолжать ли ему путь или направиться к гостинице.

Он придержал лошадь так близко от Реми, что тот ощутил ее дыхание на своем плече.

Реми схватился за нож.

– Да, это он, – сказал себе верный слуга, – он здесь, в этом краю, он снова следует за нами. Что ему нужно от нас?

Путник скрестил руки на груди; лошадь тяжело дышала, вытягивая шею.

Он безмолвствовал; но по тем огненным взглядам, которые он устремлял то вперед, то назад, то в глубь переулка, нетрудно было угадать, что он спрашивал себя, повернуть ли ему назад, скакать ли вперед или же постучаться в гостиницу.

– Они поехали дальше, – вполголоса сказал себе путник. – Что ж, надо ехать!

И, натянув поводья, он продолжал путь.

– Завтра, – мысленно решил Реми, – мы поедем другой дорогой.

Он пошел к своей спутнице, с нетерпением ожидавшей его.

– Ну, что, – шепотом спросила она, – нас кто-то выслеживает?

– Никто – я ошибся. На дороге нет никого, кроме нас, вы можете спать совершенно спокойно.

– О! Мне не спится, Реми, вы это знаете.

– Так, по крайней мере, поужинайте, сударыня, вы и вчера ничего не ели.

– Охотно, Реми.

Снова разбудили несчастную служанку; она отнеслась к этому так же добродушно, как в первый раз; узнав, что от нее требуется, она вынула из буфета окорок соленой свинины, жареного зайца и варенье. Затем она принесла кувшин пенистого ливенского пива. Реми сел за стол рядом со своей госпожой.

Она до половины налила свою кружку, но едва прикоснулась к ней губами; отломила кусочек хлеба и съела несколько крошек; затем, отодвинув кружку и хлеб, она откинулась на спинку стула.

– Как! Вы больше ничего не скушаете, сударь? – спросила служанка.

– Нет, спасибо, я кончил.

Тогда служанка посмотрела на Реми; он взял хлеб, отломленный его госпожой, и неспешно ел его, запивая пивом.

– А мясо? – спросила служанка. – Что ж вы мясо не едите, сударь?

– Спасибо, дитя мое, – не хочу.

– Что ж оно – нехорошее, по-вашему?

– Я уверен, что оно превкусное, но я не голоден.

Служанка молитвенно сложила руки, выражая изумление, которое ей внушала необычная умеренность незнакомца; ее соотечественники в пути ели совсем по-другому.

Сообразив, что в этом жесте служанки есть и некоторая досада, Реми бросил на стол серебряную монету.

– О господи, – воскликнула девушка, – мне столько нужно сдать вам с этой монеты, что не стоит ее брать. С вас всего-то следует шесть денье за двоих!

– Оставьте себе эту монету целиком, милая, – сказала путешественница. – Верно, мы оба, брат и я,