Король Наваррский провел так, минута за минутой, два страшных часа, со все возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и грохоту выстрелов, видя в застекленное решетчатое оконце, как в зареве пожара или при свете факелов мелькали убийцы и беглецы, но не понимая, что значат и эти вопли отчаяния, и эти крики ярости: несмотря на то, что он хорошо знал Карла IX, королеву-мать и герцога де Гиза, он все же и представить себе не мог, какая страшная драма разыгрывается в эти часы.

Генрих не отличался храбростью, но у него было Другое, более ценное качество – сила духа: он боялся опасности, но с улыбкой шел ей навстречу в сражении – в открытом поле, при свете дня, на глазах у всех, под резкую гармонию труб и вибрирующую, глухую барабанную Дробь… А здесь он был безоружен, одинок, взаперти, в полутьме, где еле-еле можно было разглядеть врага, подкравшегося незаметно, и сталь, готовую разить. Эти два часа остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.

Когда Генрих уже начал понимать, что, по всей вероятности, происходит заранее обдуманное избиение, вдруг, к великому его смятению, за ним пришел какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они подошли к двери, как она отворилась, пропустила их и тотчас, как по волшебству, затворилась за ними; капитан ввел Генриха в Оружейную палату к Карлу IX.

Король сидел в высоком кресле, положив руки на подлокотники и опустив голову на грудь. При звуке шагов вновь прибывших Карл IX поднял голову, и Генрих заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.

– Добрый вечер, Анрио! – резко произнес молодой король. – Ла Шатр, оставьте нас!

Капитан вышел.

С минуту продолжалось мрачное молчание.

Генрих тревожно оглядел комнату и убедился, что он остался наедине с королем.

Вдруг Карл IX поднялся с кресла.

– Черт подери, Анрио! Вы рады, что вы сейчас со мной? – резким движением головы откидывая белокурые волосы и вытирая лоб, спросил он.

– Конечно, государь, – отвечал король Наваррский, – я всегда счастлив быть с вашим величеством.

– Лучше быть здесь, чем там, а? – заметил Карл IX, не столько отвечая на любезность зятя, сколько следуя течению своей мысли.

– Государь, я не понимаю… – начал король Наваррский.

– Взгляните – и поймете!

Король подбежал, вернее – подскочил к окну. Подтащив к себе своего перепуганного зятя, он указал ему на жуткие силуэты палачей на палубе какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним приводили ежеминутно.

– Скажите же, ради Бога, что происходит? – спросил мертвенно-бледный Генрих.

– Меня избавляют от гугенотов, – ответил Карл IX. – Видите вон там, над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя пожара в доме адмирала. Видите труп, который добрые католики волокут на разодранном матраце? Это труп зятя адмирала, труп вашего друга Телиньи.

– Что это значит?! – воскликнул король Наваррский, тщетно ища у себя на боку рукоятку кинжала и содрогаясь от стыда и гнева, ибо он чувствовал в словах Карла издевательство и угрозу одновременно.

– Это значит, что я не желаю, чтобы меня окружали гугеноты! – закричал Карл IX, внезапно придя в ярость и страшно побледнев. – Теперь вам понятно, Генрих? Разве я не король? Не властелин?

– Но, ваше величество…

– Мое величество избивает и уничтожает сейчас всех некатоликов! Такова моя воля! Вы не католик? – крикнул Карл IX, в котором гнев все время нарастал, как некий чудовищный морской прилив.

– Государь! Вспомните ваши слова: «Мне нет дела до вероисповедания тех, кто верно мне служит!» – сказал Генрих.

– Ха-ха-ха! – залился зловещим смехом Карл. – Ты, Анрио, просишь меня вспомнить мои слова! Verba volant,[9] как говорит моя сестричка Марго. Посмотри на тех, – продолжал он, показывая пальцем на город, – разве они плохо служили мне? Разве не были храбры в бою, мудры в совете, неизменно преданы? Все они были хорошими подданными! Но они – гугеноты! А мне нужны только католики.

Генрих молчал.

– Пойми же меня, Анрио! – воскликнул Карл IX.

– Я понял, государь…

– И что же?

– Государь, я не понимаю, почему король Наваррский должен поступить не так, как поступили столько дворян и столько простых людей. Ведь в конце концов все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то самое, что вы, ваше величество, предлагаете мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.

Карл схватил молодого короля за руку и остановил на нем свой, обычно тусклый, взгляд, начинавший теперь светиться зверским огнем.

– Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать перейти в католичество тем, кого сейчас режут? – спросил Карл.

– Государь, – сказал Генрих, высвобождая руку, – ведь вы умрете в вере своих отцов?

– Да, черт подери! А ты?

– Я тоже, государь, – ответил Генрих.

Карл зарычал от бешенства и дрожащей рукой схватил лежавшую на столе аркебузу. Генрих прижался к стене, пот выступил у него на лбу, как в смертной истоме, но, благодаря своему огромному самообладанию,