– Со мной?

– С вами наедине.

– Что делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж никак невозможно избежать этого, то чем скорее, тем лучше.

– Я оставляю вас, государь, – сказал Генрих.

– Да, да, оставь нас одних, – ответил Карл. – Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за меня, а я останусь слушать проповедь.

Генрих поклонился и вышел.

Карл сам предупредил вопросы матери.

– Итак, – сказал он, пытаясь обратить дело в шутку – вы ждали меня, чтобы побранить, так ведь? Черт побери! Я непочтительно разрушил ваш замысел. Но – смерть дьяволу! – не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию человека, который только что спас мне жизнь! Но и ссориться с вами мне тоже не хотелось: я хороший сын. К тому же, – добавил он шепотом, – Господь Бог карает детей, которые бранятся с матерью; пример – мой брат Франциск Второй.[52] Простите меня великодушно и признайтесь, что шутка недурна.

– Ваше величество, вы ошибаетесь, – возразила Екатерина, – дело это совсем не шуточное.

– Так я и знал! Знал, что так вы и посмотрите на это, черт меня возьми!

– Государь, ваш промах разрушил тщательно продуманный план, который должен был открыть нам весьма многое.

– Ба! План!.. Неужели какой-то провалившийся план может вас смутить – вас, матушка? Вместо него вы придумаете двадцать новых, и я обещаю, что помогу вам.

– Даже если бы вы и помогли мне, теперь слишком поздно: он предупрежден и будет начеку.

– Слушайте, – сказал король, – давайте поговорим откровенно. Что вы имеете против Анрио?

– То, что он заговорщик.

– Да, я понимаю, в этом вы постоянно его обвиняете! Но кто же в той или иной степени не занимается заговорами в этом прелестном королевском жилище, именуемом Лувр?

– Но он – больше, чем кто-либо, и он тем опаснее, что об этом никто и не подозревает.

– Скажите, какой Лоренцино![53] – сказал Карл.

– Послушайте, – сказала Екатерина, помрачневшая при упоминании этого имени, вызывавшем у нее в памяти одну из самых кровавых драм флорентийской истории, – вы можете доказать мне, что я не права.

– Каким образом, матушка?

– Спросите Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью.

– В его спальне… сегодня ночью?

– Да. И если он вам скажет…

– То что тогда?

– Тогда я готова буду признать, что ошибалась.

– Но если это была женщина, не можем же мы требовать…

– Женщина?

– Да.

– Женщина, которая убила двух ваших стражников и ранила де Морвеля – быть может, смертельно?

– Ого! Это уже серьезно, – сказал король. – Значит, дело было кровавое?

– Трое легли на месте.

– А тот, кто их уложил?

– Убежал цел и невредим.

– Клянусь Гогом и Магогом! – сказал Карл. – Он молодец, и вы правы, матушка: я должен знать, кто это такой.

– А я заранее говорю вам, что не узнаете, – во всяком случае, не узнаете от Генриха.

– А от вас, матушка? Не мог же этот человек удрать, не оставив никаких следов? Неужели никто не заметил чего-нибудь в его одежде?

– Заметили только, что на нем был очень элегантный вишневый плащ.

– Так, так! Вишневый плащ! – сказал Карл. – При дворе я знаю только один, столь заметный, что бросается в глаза.

– Совершенно верно, – сказала Екатерина.

– И что же? – спросил Карл.

– Подождите меня здесь, сын мой, – сказала Екатерина, – я проверю, как исполнены мои приказания.