кого-нибудь… недостойного… я предпочитаю предупредить моего брата-короля о том, что происходит. Я никого не назову, не скажу, где и когда, но я предотвращу катастрофу.

– Великий Боже! – воскликнул герцог Алансонский, не в силах сдержать свой ужас. – Что вы говорите!.. Как! Вы, единственная надежда партии после смерти адмирала! Вы, гугенот, правда обращенный, но плохо обращенный, – по крайней мере, так о вас думают, – вы занесете нож над своими собратьями! Генрих, Генрих! Неужели вы не понимаете, что вы устроите вторую Варфоломеевскую ночь всем гугенотам королевства? Неужели вы не знаете, что Екатерина только и ждет случая, чтобы истребить всех, кто уцелел?

Дрожащий герцог с красными и белыми пятнами на лице стиснул руку Генриха, умоляя его отказаться от этого решения, которое губило его самого.

– Вот оно что! – с самым невинным видом сказал Генрих. – Так вы думаете, Франсуа, что это повлечет за собой столько несчастий? А мне кажется, что, заручившись словом короля, я спасу этих неблагоразумных людей.

– Слово короля Карла Девятого? Генрих! Да разве он не дал слово адмиралу? Разве он не дал его Телиньи? Да не дал ли он слово и вам самому? Говорю вам, Генрих: поступив так, вы погубите всех – не только гугенотов, но и всех, кто был с ними в косвенных или прямых сношениях.

Генрих с минуту как будто размышлял.

– Если бы я был при этом дворе принцем, играющим какую-то роль, – заговорил он, – я поступил бы иначе. Например, будь я на вашем месте, Франсуа, то есть будь я членом французской королевской фамилии и возможным наследником престола…

Франсуа иронически покачал головой.

– Как же поступили бы вы на моем месте? – спросил он.

– На вашем месте, брат мой, я стал бы во главе движения, чтобы направлять его, – ответил Генрих. – Тогда мое имя, мое положение ручались бы моей совести за жизнь мятежников, и я извлек бы пользу, во- первых, для себя, а во-вторых, быть может, и для короля, из предприятия, которое в противном случае может причинить Франции великое зло.

Герцог Алансонский слушал все это с такой радостью, что лицо его совершенно разгладилось.

– И вы уверены, – спросил он, – что такой образ действий осуществим и что он избавит нас от бедствий, которые вы предвидите?

– Да, уверен, – ответил Генрих. – Гугеноты вас любят: ваша внешняя скромность, ваше высокое и в то же время необычное положение, наконец благосклонность, с какой вы всегда относились к приверженцам протестантской веры, побудят их служить вам.

– Но ведь в протестантской партии раскол, – сказал герцог Алансонский. – Будут ли за меня те, кто нынче за вас?

– Берусь уговорить их, благодаря двум обстоятельствам.

– Каким же?

– Первое – это доверие протестантских вождей ко мне; второе – их страх за свою участь, так как ваше высочество, зная их имена…

– Но кто же назовет мне их имена?

– Да я же!

– Вы назовете?

– Послушайте, Франсуа, я уже сказал вам, что из всех обитателей двора я люблю только вас, – продолжал Генрих, – это, конечно, оттого, что вас преследуют так же, как и меня; да и моя жена любит вас больше всех на свете…

Франсуа покраснел от удовольствия.

– Доверьтесь мне, брат мой, – продолжал Генрих, – возьмите это дело в свои руки и царствуйте в Наварре. И если вы предоставите мне место за вашим столом и хороший лес для охоты, я почту себя счастливым.

– Царствовать в Наварре! – сказал герцог. – Но если…

–..если герцог Анжуйский будет провозглашен польским королем, да? Я заканчиваю вашу мысль.

Франсуа не без ужаса посмотрел на Генриха.

– Слушайте, Франсуа! – продолжал Генрих. – Раз уж от вас ничего ускользнуть не может, я скажу, что я об этом думаю: предположим, герцог Анжуйский становится королем Польским, а в это время наш брат Карл, Боже сохрани, умирает; но ведь от По до Парижа двести миль, а от Варшавы до Парижа – четыреста; следовательно, вы будете здесь и наследуете французский престол, когда король Польский только узнает, что престол свободен. И тогда, Франсуа, если вы будете мною довольны, вы вернете мне Наваррское королевство, которое будет лишь зубцом в вашей короне; при этом условии я его приму. Худшее, что с вами может случиться, – это те, что вы можете остаться королем Наваррским и сделаться родоначальником новой династии, продолжая жить по-семейному со мной и моей семьей, тогда как здесь вы – несчастный, преследуемый принц, несчастный третий сын, раб двух старших братьев, которого какой-нибудь каприз может отправить в Бастилию.

– Да, да, – ответил Франсуа, – я это чувствую, чувствую так же хорошо, как плохо понимаю, почему вы сами отказываетесь от плана, который предлагаете мне. Неужели у вас ничего не бьется вот здесь?

И герцог Алансонский положил руку на сердце зятя.

– Бывают бремена неудобоносимые для иных, – с улыбкой ответил Генрих, – а это я не стану и пытаться поднять. Я так боюсь самого усилия, что у меня пропадает всякое желание завладеть бременем.

– Итак, Генрих, вы действительно отказываетесь?

– Я сказал это де Муи и повторяю вам.