Бремя миновало, ночь наступила, и хотя в комнате не было света, эта ночь была такой светлой, что выглядела сумерками.

— Должно быть, час настал, — сказала Жанна, — я чувствую, как холод поднимается по мере того, как я опускаюсь в могилу; я не страдаю, я просто чувствую невозможность жить дальше. — Она указала на свою талию: — Отсюда и дальше вниз жизни больше нет. Отнеси меня на наш балкон, я хочу попрощаться там с тобой и там же умереть.

Рене поднял девушку, отнес ее на балкон и усадил к себе на колени.

Здесь она, казалось, задышала и ожила. Ночь была такой же прозрачной, что и накануне. Рене видел дорогу к пустоши, по которой тогда шла Жанна; как подошла к ней негритянка, слышал ее крик и падение; как скорчилась негритянка после его выстрела; все это явилось к нему не воспоминаниями, а видениями. Он разразился рыданиями.

Прижимая к своему сердцу Жанну, он вскричал:

— О, Жанна, милая Жанна!

Жанна улыбнулась.

— Как хорошо, что ты не сказал мне этого позавчера, — ответила она, — я бы не решилась тогда умереть.

Она на мгновенье замолчала; ее глаза, казалось, расширились от желания охватить разом небо и Рене:

— Сожми же меня в своих руках, я почувствовала, что ты далеко и позволишь мне угаснуть вдали от себя.

— О, нет, нет! — проговорил Рене. — Напротив, я сжимаю тебя в своих объятиях изо всех сил, которые у меня есть.

— Б таком случае, — ответила Жанна, — это смерть притягивает меня к себе. Защити меня, Рене, защити меня.

И она обвила своими руками шею Рене и спрятала голову на его груди. Рене склонился к ее голове своею.

Вдруг он почувствовал, как она вздрогнула.

Рене поднял голову и увидел лицо Жанны, искаженное гримасой муки.

— Ах! — воскликнула она. — Он ужалил меня в сердце, он ужалил меня в сердце.

И снова привлекла к себе молодого человека, их губы соприкоснулись.

— Прощай! Прощай! — сказала она и добавила едва внятно: «Может быть, до свидания».

Ее тело безжизненно повисло на руках Рене.

Рене посмотрел на нее: ее глаза оставались открытыми, и казалось, они все еще видели; он положил руку на ее сердце: оно больше не билось; он прижался щекой к ее губам: их жар угас — с последним выдохом, едва заметной тенью промелькнувшим по ее лицу, вылетела и ее душа.

Он еще несколько минут смотрел на нее, все еще надеясь на то, что еще одно слово или невольное движение выдадут в ней остатки жизни.

Но нет, она была мертвой, совсем мертвой.

Он принес ее тело обратно в комнату, положил на кровать и скрестил ей руки на груди. Затем он ударил в гонг.

Сбежались все, и первые — Элен и сэр Джеймс.

— Все кончено, — сказал он.

Со всех сторон послышались плач и причитания; Элен подошла к кровати и протянула руку, чтобы опустить сестре веки, которые оставались открытыми.

— О, нет! — вскричал Рене, мягко отводя руку Элен. — Вы знаете, что это она поручила мне.

И он опустил ей веки, которым суждено было открыться теперь уже от сияния неведомого светоча, который сопровождает души сквозь вечность.

Чуть успокоившись, Рене выскочил из комнаты, бросив на бегу:

— Оставайтесь рядом с телом; если у этого тела есть душа, я заберу ее с собой.

И в самом деле, по крайней мере одному из них двоих стал доступен в эти часы секрет той великой загадки, о которой они столь часто заводили беседу под звездным небом.

Рене любил Жанну любовью нежнейшего друга и преданного брата, но не как любовник. Этот человек, отлитый из бронзы, который мог в любую минуту пустить пулю в человека, словно в собаку, и наблюдать за тем, как корчился этот человек у его ног, с таким же безразличием, как за пристреленной собакой, сейчас нуждался в одиночестве, чтобы выплакаться.

Смерть, которой была сражена Жанна, и жаркий климат не оставляли надежд на долгие проводы. Священник один оставался в комнате с покойницей. Элен вернулась к себе и всю брачную ночь на руках у мужа оплакивала сестру. Наконец, старый Реми с сыновьями взяли на себя все хлопоты, связанные с похоронами: в то время как Жюстин украшал цветами часовню, Адда омыла тело и уложила его, в окружении гвоздик, на тюфяк и подушку из нитей алоэ. Гроб был сколочен Жюлем и Бернаром из тикового дерева.

В этот же день в пять часов забил гонг, возвещавший о том, что начинается обряд похорон. Все собрались перед большим домом у крыльца, на котором и был выставлен гроб. Здесь были произнесены новые молитвы, и гроб, который несли четверо молодых людей, был внесен в часовню.

Рене выпустил слонов из загона; те, словно могли понять случившуюся у людей беду, оглядели присутствующих и, заметив ли отсутствие девушки или просто догадываясь, какая скорбь всеми овладела, в согласии присоединились к общему горю. Подобно двум каменным гигантам беззвучно и неподвижно замерли они часовыми перед входом в часовню.

Жанну похоронили в той же могиле, в которой уже были похоронены Ева и виконт Сент-Эрмин; затем, как у первобытных народов, религиозная церемония закончилась большим поминальным застольем, в котором участвовали даже самые низшие из рабов колонии.

Жанна умерла, и Рене решил не откладывать свой отъезд, назначив его на второй день после похорон. Несмотря на то, чем ему была обязана Элен, и ту службу, которую сослужил сестрам он, его присутствие вызывало печаль. Жанну свела в могилу ее любовь к этому молодому человеку; и Элен, не зная ни его настоящего имени, ни истории злоключений, против своей воли обвиняла его в смерти сестры. Посреди бурных благодарностей она вдруг заикнулась об их долге ему за поездку в Бирму, но Рене только взглянул на нее с такой улыбкой и с такой любезностью поцеловал ей руку, что Элен поняла: настаивать совершенно бесполезно. Предвидя этот отказ, Элен напоследок предложила ему взять с собой в дорогу сундучок, изготовленный Жюлем и набитый драгоценными камнями. Но Рене с печалью вынул из-за пазухи мешочек, вышитый Жанной, поцеловал его, открыл и показал Элен содержимое.

А среди камней из сундука Жюля указал на самый крупный сапфир.

— Камень скорби, — сказал он, — я закажу себе перстень, с которым не расстанусь никогда.

Элен подставила Рене сначала одну щеку, потом другую…

— Вот тогда, — сказала она, — подарок сестры своему брату.

И они обнялись.

На следующий день все было готово к отъезду; караван был тот же, что и в день прибытия, только слонов, которых Жанна пожелала держать в колонии, Рене оставил; тогда сэр Джеймс, надеясь, что ему повезет больше, чем Элен, спросил о цене, в которую слоны могли обойтись.

— Их попросила у меня Жанна, — ответил Рене, — я подарил их ей, они принадлежат ей.

На второй день, едва занялся рассвет, караван был в полной готовности и дожидался во дворе дома.

В какое-то мгновение всех встревожил Рене: он не спускался, а когда сходили за ним, в комнате его не было. Было уже решено отправиться на его поиски, как все увидели его выходящим из часовни: часть ночи он провел рядом с гробом Жанны.

Оставалось навестить только слонов, Омара и Али. Те сначала подумали, что он их искал, чтобы взять с собой, но вскоре догадались, что им суждено остаться. И, поскольку еще не были джентльменами, чтобы скрывать свою печаль, они ее выразили перед Рене самыми откровенными и бесцеремонными жестами.

На том же месте, где они впервые встретились, теперь они расставались. Сэр Джеймс хотел непременно подарить Рене лучшую из его винтовок, а Рене в обмен вручил ему одно из своих ружей. Элен