l:href='#n128' type='note'>[128], нежели по той обширной переписке между Наполеоном и его братом Жозефом, предметом которой он был.
Его звали Микеле Пецца; он родился в маленькой деревушке Итри, в бедной семье, которая перебивалась тем, что торговала постным маслом, развозя его на двух мулах по окрестным деревням. Имя Фра Диаволо он получил от своих соотечественников, которые нарекли его таким дьявольским и таким простым именем потому, что он воплотил в себе хитрость и злость самого сатаны.
Вначале его готовили к поступлению в монастырь; швырнув свою рясу в куст крапивы, он поступил в ученики к одному каретнику, который изготавливал вьюки для мулов и лошадей.
Но вскоре, о чем-то слишком оживленно поспорив со своим хозяином, он сбежал от него и на следующий день убил его выстрелом из ружья, когда тот обедал в своем саду в компании четверых гостей.
Это убийство было совершено в 1797 году, и убийце шел девятнадцатый год.
И как заведено в подобных случаях, он сбежал в горы.
В течение двух лет он осваивал незамысловатое ремесло разбойника, когда в 1799 году грянула революция, а в Неаполитанское королевство вторглись отряды Шампионне.
В момент откровения он почувствовал себя бурбонистом и роялистом, и, стало быть, во искупление своих грехов ему надо было становиться санфедистом[129] и бороться за дело, освященное самим божественным промыслом.
И он решил откликнуться одним из первых на призыв Фердинанда выступить против французов.
Он начал с того, что собрал троих своих братьев, назначил их помощниками; его шайка увеличивалась — втрое, вчетверо, впятеро — за счет вливавшихся добровольцев, и он вышел доказывать свой патриотизм на большую дорогу, соединяющую Рим и Неаполь.
Его повешение обещало быть тем более интересным для пленников, что он начал свою деятельность там, где закончили они, попытавшись остановить наших путешественников, то есть почти в лье от деревни Итри.
В период первых своих вылазок он отметился несколькими убийствами. Адъютант генерала Шампионне, командир эскадрона Кле, посланный своим начальником к генералу Лемуану, имел неосторожность взять себе проводника, в котором не был уверен, и проводник привел его прямиком в расположение отряда Фра Диаволо, отдавшего его своим людям на растерзание.
При нападении на мост Гарильяно[130] адъютант Гурдель, командир батальона легкой пехоты, и еще дюжина офицеров попали в руки Фра Диаволо и его отряда. Офицеры были привязаны к деревьям, обложенным сырыми ветками, горевшими медленным огнем… А в это время крестьяне из соседних деревень, женщины и дети, плясали вокруг огня, крича: «Да здравствует Фра Диаволо!».
Шампионне, у которого была возможность покончить с Фра Диаволо и который в одном из столкновений почти полностью уничтожил шайку, упустив при этом главаря, признался, что этот вождь разбойников доставил ему больше хлопот и неприятностей, чем любой генерал, командовавший частями неприятельской регулярной армии.
И когда король Фердинанд и королева Каролина, сбежав на Сицилию, начали готовить реакцию, а Фра Диаволо переправился вслед за ними, чтобы из августейших уст получить распоряжения, он уже был не безвестным разбойником, а человеком, с которым искали дружбы. Таким чудесным образом он предстал перед королем и королевой. Король удостоил его патента капитана, королева же преподнесла восхитительный перстень с ее инициалами и бриллиантом, вставленным между двумя изумрудами.
Этот перстень до сих пор ревностно оберегается его сыном — если он еще жив — кавалером Пеццой, которому отец завещал его вместе с чином, взойдя на эшафот; сын его продолжал получать, как и было договорено, — на веки вечные, от короля Виктора Эммануила пенсию, назначенную еще королем Фердинандом.
Фра Диаволо вернулся в Терра де Лебур, на свою родину; с шайкой из четырехсот человек он высадился между Капуей и Гаетой; оказав немалые услуги роялистам, Фра Диаволо настолько переусердствовал, что кардинал Руффо отказался пускать его в Гаету, но при этом счел нужным предупредить короля о своем отказе одному из его капитанов.
Король ответил ему собственноручно:
«Я одобряю ваше решение не пустить Фра Диаволо в Гаету, как он того желал; я согласен с вами в том, что он является предводителем разбойников, хотя, с другой стороны, должен признаться, что он служил мне; следует использовать его, как бы он ни был вам не по вкусу, и в то же время наставить его добрым словом в том, чтобы он сдерживал свои страсти и держал своих людей в узде, если он действительно желает снискать себе уважение в моих глазах»[131].
Но если за чрезмерности, которым Фра Диаволо предавался, Фердинанд его по-отечески журил, то Каролина ему их не ставила в укор, ибо, едва повторно воцарившись в Неаполе, как в собственной рукой написанном письме соблаговолила известить его о производстве в полковники; этим же письмом она слала ему браслет, заплетенный локоном королевы. А кроме того, он был удостоен титула герцога Кассано с пожизненным годовым содержанием в три тысячи дукатов (тринадцать тысяч двести франков). Владельцем этого титула и в высоком звании бригадного генерала мы и находим его воюющим против французов в 1806 и 1807 годах.
Пресловутая
Фра Диаволо настолько буквально следовал указаниям Каролины, что король Жозеф счел необходимым избавиться от противника, может, и не такого опасного, но куда менее приятного, нежели лорд Стюарт и его англичане. И тогда он призвал к себе майора Гюго. В его храбрости и самоотверженности король был уверен: он имел дело с плутарховским героем.
Его верность приносила ему страдания: он служил под началом у Моро, ценил, любил, боготворил его. Бонапарту отовсюду слали поздравления, как только он взошел на трон; Гюго, как и все прочие, послал свое. Но когда от него потребовали лжесвидетельствовать против Моро, пытаясь привлечь по делу Кадудаля, он решительно отказался.
Бонапарт запомнил этот отказ, а Наполеон не забывал о нем.
Всем была известна злопамятность Наполеона. В одно утро майору Гюго сообщили, что он должен отбыть в неаполитанскую армию, то есть отправиться подальше от глаз императора, — тот мог наблюдать и воздавать должное за службу лишь тем, кто находился в поле его зрения.
Но майору Гюго впору было принять своим девизом испанское словцо, которым некоторое время подписывался его сын, — Hierro (железо). После того, как мы об этом упомянули, читатель, несомненно, догадался, что уже в то время этот человек был отцом нашего великого поэта Гюго.
Впрочем, в этих строках, посвященных образу отца, сын представил его исполненным не столько мужества, сколько сострадания:
