сражения при Йене, я в нем принимал участие; а по возвращении я дал себе слово стать командиром эскадрона, что было бы очень славно в двадцать девять лет. Вот и вся моя история; как видите, она короткая и не очень интересная; но что действительно интересно, это то, что мы уже в Веллетри, и я умираю с голоду. Давайте спустимся и пообедаем.

Поскольку безымянный путешественник не видел никаких препятствий, чтобы принять это предложение; он вылез из экипажа и вместе с будущим командиром эскадрона Шарлем Антуаном Мане вошел в гостиницу «Рождение Августа». Это название могло означать только то, что гостиница, и оставим доказательства археологам, была возведена на развалинах дома, в котором родился первый римский император.

Обед путешественников оказался скверным, но они благоразумно решили не предъявлять жалоб на дурное обращение в «Рождении Августа»: сам Август на троне съедал на обед две сушеные рыбы и запивал их стаканом воды. Здесь все было в точном соответствии с традициями, которые с рождения окружали Августа, пророча ему, сыну мельника и африканки, великое будущее и власть над миром.

Не Антоний ли ему говорил: «Твоя бабка была африканка, твоя мать крутила жернова в Ариции, а отец ссыпал муку руками, грязными от денег, что он наторговал в Нерулоне»? [117]

Но были знамения.

Его мать Атия спала на носилках в храме Аполлона, а мраморная змея, обвившаяся вокруг посоха в руках статуи, изображавшей бога медицины, отделилась от жертвенника, подползла к носилкам, забралась в них и обвилась вокруг Атии; когда змея покинула носилки, Атия зачала ребенка.

Однажды, когда он шел в школу и держал в руке кусок лепешки, на него опустился орел, схватил его и унес, а в следующее мгновение вернул его, всего пропитанного амброзией [118].

И, наконец, в его дом ударила молния и освятила его.

В это время в Веллетри был праздник, и сюда съехались крестьяне со всех окрестных деревень.

Танцевало все.

Испокон веков на половине итальянских земель принято было танцевать, когда другая половина плакала; жителей первой половины не волновало, вступили ли французы в Рим, захватили ли Неаполь, осаждали ли Гаету и доносится ли с той стороны Понтинских болот канонада 24-фунтовых пушек, превращающих города в развалины.

«Сжимайте кольцо осады», — писал своему брату Наполеон.

Жозеф повиновался и сжимал кольцо осады.

Французам улыбались; молодые женщины протягивали руки и увлекали их в круг танца; они не отводили свои лица от губ французов; но когда с французами оставались наедине, закалывали их кинжалами.

Постояльцы, обедавшие за тем же столом, с жадностью смотрели то на мешочек с золотом, из которого более молодой вынул луидор расплатиться за трапезу стоимостью в четыре франка то на бумажник, который старший вынул из плаща, чтобы переложить в карман.

Веллетрийский староста, прогуливавшийся между пьющими и танцующими, с не меньшей алчностью поглядывал на эти богатства, и, чтобы заполучить их, он предложил молодым людям то же, что прежде предлагал станционный смотритель, а именно: четырех человек сопровождения для перехода через Понтинские болота.

Однако Мане достал из своей дорожной сумки два своих пистолета и похлопал рукой по своей сабле, в то время как его приятель проверил оба заряда его карабина.

— Вот наше сопровождение, — ответил Мане, — и французам не нужно никакого другого, кроме их собственного оружия.

— Месяц назад, — насмешливо проговорил староста, — здесь ужинал один французский адъютант — так же, как ужинаете вы; он тоже был хорошо вооружен, насколько я мог судить, но потом я это же оружие увидел в руках у других людей, которые убили его.

— И ты не остановил их? — возмущенно закричал Мане, приподнимаясь на своем месте.

— Мои обязанности состоят в том, чтобы предлагать сопровождение путешественникам, а не в том, чтобы останавливать тех, кто их убивает, лишь потому, что те отказались от моих услуг; я выполняю только свои обязательства.

Мане не склонен был спорить, он сделал знак своему товарищу, и оба встали из-за стола и направились к кабриолету, уже сменившему и почтаря, и лошадей. Они щедро расплатились с тем, который привез их в Веллетри, и галопом пустились в сторону Понтинских болот.

Эти земли римской области, простирающиеся от Веллетри до Террачины, то есть до рубежей Неаполитанского королевства известны своей двусмысленной славой и отравленным воздухом, вдохнув который можно было распрощаться с жизнью, не успев попасться разбойникам.

Помните ли вы барку нашего великого живописца Эбера[119], с изможденным и бледным моряком, его женой, кисти рук которой свисают в воду канала, и эти яркие зеленые овощи; в них зажгла растительную жизнь та самая зловонная земля, в которой жизнь человеческая угасает подобно факелу?

Во время обеда опустились сумерки, и когда молодые люди вышли из гостиницы, серебристый свет огромного лунного диска освещал их путь, а листва на деревьях обретала мраморный оттенок. Время от времени на их пути по сторонам вдруг вставали махины скал, бросавшие на дорогу огромные тени, и казалось, скалы рухнут на путешественников, проходивших у их подножий.

Чем ближе становились Понтинские болота, тем чаще к небесам поднимались огромные воздушные полосы, но не облаков, а пара; они заволакивали лунный диск, перед которым проплывали черной дымчатой вуалью. Даже небо приняло странные оттенки, болезненно-желтоватые; в тусклом свете фонарей, едва пробивающем плотный воздух, можно было разглядеть в больших лужах движения громадных животных, размеры которых к тому же обманчиво увеличивала ночь; они шумно дышали, высунув головы из воды. Это были дикие буйволы, для которых эти болота стали настоящим спасением: даже самые бесстрашные из охотников не решались забраться в гущу этих болот.

Иногда с места на место бесшумно перелетали, испуганные звуком экипажа, большие птицы цвета сумерек: это были серые цапли, а иногда — выпи, издававшие мрачные вопли и исчезавшие в темноте, трижды взмахнув крылом. Фауст и Мефистофель, собравшиеся на шабаш, не вообразили бы себе дороги, более населенной привидениями.

— Встречалось ли вам что-либо подобное? — спросил Мане.

— Да, по дороге из Пегу в Землю бетеля; только это был не рев буйволов, который мы слышим, а рычание тигров и крики крокодилов; над нами летали не цапли и выпи, а огромные летучие мыши, которых называют вампирами, — они вскрывают артерии спящим людям так, что те и не чувствуют, и десять минут высасывают их кровь.

— Хотел бы я увидеть все это своими глазами, — сказал Мане.

И оба невольно погрузились в продолжительное молчание, точно не решаясь его прервать.

Внезапно почтарь протрубил три раза в медный рог, который хранил у себя на перевязи. Не понимая, кому могли быть адресованы эти звуки, молодые люди потянулись руками к оружию, приняв их за сигнал.

Вскоре в ответ рогу два или три раза прозвучала труба. Сквозь зеленую поросль болот явственно проглядывал костер, казалось, собравший вокруг себя призраков. Это была почтовая станция.

Экипаж остановился.

Пять или шесть конюхов с неверно освещенными лицами, схватив кнуты, бросились в высокук? траву,