— А Комод, — спросил гусарский офицер, — как он нашел свою смерть? Мне интересно, чем кончил этот мясник, который убил за день десять львов.

— Он был отравлен Марсией, первой из своих любовниц, а затем задушен своим любимым атлетом Нарциссом; империей овладел Пертинакс, но и он через шесть месяцев распрощался с ней, а заодно и с жизнью. Тогда Рим и тот мир, что всегда стоял выше рынка, были куплены Дидием Юлианом; но Рим к тому времени еще не привык, чтобы его продавали.

— Он привык к этому позднее, — вставил офицер.

— Да, но в тот раз он восстал, правда, покупатель забыл заплатить; этим восстанием воспользовался Септимий Север, организовал убийство Дидия Юлиана, взошел на трон, и мир вздохнул.

Поскольку до самого Веллетри станций не предвиделось, а Рим от Веллетри в пяти лье, почтарь попросил разрешения дать и лошадям отдышаться.

Двое путешественников согласились с ним тем более охотно, что подъехали к одному из самых интересных мест в окрестностях Рима.

Они находились там, где когда-то решались судьбы Рима.

Они находились на поле сражения между Горациями и Куриациями. Услышав об этом, молодой гусарский офицер отдал честь, приложив руку к своей меховой шапке.

Затем оба сели в кабриолет.

Перед ними простиралась разделенная надвое дорогой в Альбано длинная горная гряда, левая оконечность которой приходится на Соракту, покрытую снеговой шапкой во времена Горация[111] и зеленой растительностью в наши дни, а самая высокая вершина которой увенчана Храмом Юпитера Лацийского[112]. Перед ними на белевшей вершине одного из холмов открылся Альбано, крестник Альба Лонги, даишей свое имя этому узурпатору, поднявшемуся на руинах Помпеи; которая со своими восемьюстами домов и тремя тысячами жителей не могла восполнить потери тех огромных строений, которые убийца мух Домициан даровал городу — убийце людей Помпеям; справа, нависая над Тирренским морем, протянулась гряда холмов, образовавшая собой тот цирк, где бились друг с другом и погибали в свой черед племена фаллисков, эквов, вольсков, сабинов и герников. За ними был Рим, Эгерийская равнина, где Нума принимал своих оракулов, — длинная череда курганов, тянувшихся к Риму и, кажется, готовых слиться с ним сплошной бороздой развалин; наконец, за Римом — огромное море, усеянное голубоватыми островками, как облаками, которые в своем пути в вечности безмятежно встали на якорь в небесной синеве.

Этот цирк сохранил две тысячи пятьсот воспоминаний, и этот цирк был движущей силой всеобщей истории на протяжении веков будь то при Республике или при папах.

Лошади отдышались, и экипаж продолжил путь.

У холма с могилой Горациев от дороги ответвлялась маленькая тропинка вправо, заметная на фоне рыжеватой, цвета львиной шкуры, растительности, покрывающей римскую равнину; эта маленькая и едва заметная тропка, исчезавшая в горных поворотах, благодаря пешеходам, сокращавшим себе путь из Рима в Валлатри, пережила на своем веку многое и многих.

— Видите эту тропинку? — спросил тот из молодых людей, которого его товарищ возвел в ранг чичероне, а теперь выказывал легкое нетерпение оттого, что экскурсия прервалась. — По всей вероятности, именно по ней два гладиатора Милона, бросив носилки, которые они сопровождали вместе с десятком своих товарищей, решились напасть средь бела дня на Клодия, о чем-то мирно беседовавшего с жнецами. Клодий, раненный в правую сторону груди копьем, наконечник которого вышел у него из плеча, бросился туда, где сейчас находятся эти развалины: тогда здесь была ферма. Гладиаторы — за ним, нашли его прятавшимся в печи и потащили на главную дорогу.

— Объясните же мне, — попросил гусарский офицер, — каким образом Клодий, человек потерянный, запутавшийся в долгах, мог сохранить свое влияние на римлян?

— Все очень просто. Прежде всего он был очень красив, за что получил от своих сограждан прозвище Пульхр, то есть Красавчик, — вы должны знать, как действовала человеческая красота на людей античности. Второе же — то, что популярность Клодия поддерживали его четыре сестрицы, весьма занятные особы: одна была замужем за Метеллом Целером, вторая — за оратором Гортензием, третья — за банкиром Лукуллом, а четвертая, Лесбия, была любовницей поэта Катулла. Злые языки в Риме даже распространяли слух, что Красавчик — любовник всех четырех своих сестер; в последние дни Рима, как известно, инцест был широко распространен. Итак, Клодий, благодаря своим четырем сестрам, имел доступ к четырем великим силам света. К консульской власти — через жену Метелла Целера; к сундукам богатейшего из римских банкиров — через супругу Лукулла; благодаря Гортензии за него был голос одного из красноречивейших ораторов Рима; наконец, Лесбия, любовница Катулла, принесла ему дружбу великого поэта. С другой стороны, его поддерживал Красс, которому как-нибудь могло пригодиться влияние Красавчика на чернь; его ласкал Цезарь, с которым он делил на двоих нежность его жены, и дарил дружбой Помпей, во имя которого он бунтовал легионы своего сводного брата Лукулла. Он был в хороших отношениях даже с Цицероном, который любил его сестру Лесбию и желал стать ее любовником, — желание, которому Клодий нисколько не противился.

Эта любовь стала одной из причин смерти Клодия. Я говорил, что он был любовником Муссии[113], дочери Помпеи, жены Цезаря. Чтобы иметь возможность встречаться с ней в свое удовольствие, он проникал к ней в покои, переодевшись женщиной. Как вы знаете, присутствие мужчин и даже самцов животных было строжайше запрещено на этих лесбийских оргиях. Одна из служанок узнала его и разоблачила; Муссия повела его потайными коридорами, но слух о его проникновении уже успел разнестись, и грянул ужасный скандал.

Он был обвинен в кощунстве трибуном, который потребовал от него предстать перед судьями; однако Красс отговорил его, сказав, что заботу о подкупе берет на себя; и действительно, вскоре явился с деньгами и прекрасными патрицианками, решившимися пожертвовать собой ради Клодия; для судей, этих божеств справедливости, была даже переиначена басня про Юпитера и Ганимеда; грянул такой скандал, что Сенека заметил: «Преступление Клодия не было таким тяжким, как его оправдание» [114].

А Клодий, защищаясь, придумал себе такое алиби: будто бы еще накануне празднеств в честь Богини-Покровительницы он был в десяти милях от Рима и, стало быть, не мог проделать тридцать пять лье за пять часов. К несчастью, Терренция, жена Цицерона, чудовищно ревновавшая своего мужа и знавшая о его чувстве к Лесбии, видела в тот же вечер, когда состоялись мистерии, как ее муж беседовал с Клодием. Она предложила Цицерону на выбор, которого не спасла его обычная изворотливость: «Либо вы пылаете страстью к сестре Клодия, и тогда я так сделаю, что вам не миновать свидетельствовать против него; либо не пылаете, и тогда у вас также не будет причин не свидетельствовать».

Цицерон трепетал перед своей женой и выступил против Клодия, который ему так этого и не прортил; шум и возбуждение, вызванные этими событиями, длились больше года и утихли лишь тогда, когда Милон взялся оказать Цицерону услугу, поручив своим бестиариям убийство Клодия.

Народ оставался верен своему идолу и после его смерти — явление редкое. Когда один сенатор нашел его тело и в своей повозке привез его в Рим, а его жена Фульвия развела погребальный костер, толпа, разобрав костер на головешки, целиком сожгла один из римских кварталов.

— Мой дорогой друг, — сказал молодой офицер, — вы — настоящая живая библиотека, и я с благодарностью буду вспоминать всю свою жизнь этот путь, который мне довелось проделать со вторым Варроном… Каково! Видите, меня тоже захватила римская история. — Офицер был доволен тем, что в свою очередь вставил цитату и захлопал в ладоши… — Продолжим, продолжим, — сказал он, — что это за могила? Было бы любопытно, если бы вы хоть раз ошиблись. — И он показал на монумент, показавшийся слева.