— Таково и мое мнение, — подтвердил майор, — и я намерен написать господину Ларейни с просьбой отдать распоряжения, касающиеся вас. Министр полиции, возможно, посоветуется с королем, и как только придет ответ, я поспешу сообщить его вам.

— Надеюсь, ответ прибудет скоро, и я смогу выйти из этой тюрьмы, пребывание в которой стало для меня ежедневной пыткой! Я жажду каких угодно изменений, пусть даже я окажусь между священником и палачом.

— О, сударь, думаю, что дело не дойдет до такой крайности, — запротестовал майор. — Король не станет ради вас воздвигать эшафот, подобный тому, на котором сложил голову благородный Бутвиль.[48] Он может попросту забыть о том, что вы находитесь здесь.

«Забыть обо мне, как об отравителе Лесаже», — содрогнувшись, подумал Жоэль и добавил вслух: — Но я как раз не хочу, чтобы это произошло.

— Сударь, вопрос не в том, что хотите вы, а в том, что желает король, — заметил майор.

— Ну, — возразил наш герой, — король ошибается, если считает, что оказывает мне милость, оставляя торчать в этой дыре вместо того, чтобы отрубить голову.

— В дыре? — обиженно переспросил майор и продолжал: — Король никогда не ошибается. Я буду иметь честь сообщить вам его решение, когда оно придет. — Он поклонился узнику, а затем удалился вместе с четырьмя мушкетерами, служившими ему охраной, и тюремщиком.

Бессильно опустившись на табурет, заключенный устремил безжизненный взгляд на дверь, которая со стуком, показавшимся ему похоронным звоном, захлопнулась за всеми его надеждами. В отчаянии Жоэль начал думать о покойной матери и о возлюбленной. Ему пришли на ум истории о знаменитых узниках Бастилии. Почти всем были известны их преступления. Но этот старик, встреченный им на прогулке, поседел здесь, не имея друзей, которые молили бы короля и министров о его освобождении! Так почему же за сорок лет он не сделал ни одной попытки бежать?

«Мне кажется, — подумал Жоэль, — что за сорок лет я бы уже сорок раз попробовал выбраться отсюда. А почему бы не начать теперь же?»

У него не было друзей, ни истинных, ни мнимых, которые могли бы передать ему орудия бегства, как павшему жертвой предательства Лесажу, но он мог, выломав решетку, превратить ее в инструмент.

Жоэль тотчас же приступил к обследованию камеры. Дверь представляла собой дубовую доску толщиной в три фута, окно защищала двойная решетка, толщина стен достигала четырех футов. Все это не внушало больших надежд. Он попытался встряхнуть дверь, количество засовов и задвижек на которой свидетельствовало о ее прочности. С внутренней стороны не оказалось ни единой шляпки гвоздя, так что избавиться от засовов не представлялось возможным. Жоэль попробовал встряхнуть оконные решетки, но те глубоко сидели в каменных гнездах. Он простучал стены, но они повсюду отзывались одинаковым звуком, подтверждавшим их крепость.

Лом мог бы справиться с дверью, напильник — с окнами, а кирка — со стенами, но у Жоэля не было даже напильника Лесажа.

Несмотря на всю свою отвагу, наш герой почувствовал отчаяние и страх, что лишится рассудка; хриплый, безумный смех вырвался из его груди. Но постепенно он успокаивался и спустя месяц казался примирившимся со своим заключением. Однако в действительности Жоэль придумал план, простота и легкость осуществления которого была достойна его отца, Портоса, также способного изобрести нечто подобное, хотя он и был вынужден согласиться со своим другом д'Артаньяном, что сила у него не в голове.

«Когда комендант снова явится сюда с ежемесячным визитом, — думал юноша, — я сорву их замысел убить меня постепенно тем, что сам начну убивать их по очереди. Я вышибу майору мозги табуретом, завладею его шпагой, разделаюсь с эскортом и тюремщиком, чьей связкой ключей я буду пользоваться левой рукой, как булавой. Вооруженный таким образом, я стану пробивать себе дорогу, и хотя не надеюсь выбраться отсюда, но по крайней мере умру смертью солдата — застреленным или заколотым, не говоря уже об удовольствии досадить полицейским, желавшим отрубить мне голову, и королю, угрожавшему кормить меня его тюремным пайком до самой смерти».

Это решение восстановило спокойствие и аппетит. Жоэль ел и спал как обычно. Ведь ему будут необходимы силы для сражения со всем гарнизоном Бастилии!

Однажды вечером, услаждая себя мыслями о предстоящем побоище, Жоэль услышал бряцание оружия и топот ног, возвещающие о визите исполняющего обязанности коменданта. Юноша не сомневался, что это как-то касается его персоны, несмотря на необычное время (за шестимесячное пребывание в Бастилии он успел изучить здешние традиции). Двое солдат вошли в камеру и встали у дверного проема. За ними последовал майор, навстречу которому Жоэль поднялся с самым любезным выражением лица, однако придерживая рукой табурет.

— Ну что, майор, — сказал он, — вы пришли возвестить мне волю его величества? Я буду обезглавлен, как Святой Иоанн, повешен, как Мариньи, [49] или заживо погребен в темнице, как мой сосед сверху?

Несчастье научило юношу притворяться, — он говорил, улыбаясь, и в его веселом голосе не было слышно ни малейшего намека на иронию или опасную решительность. Тем не менее Жоэль был готов огреть визитеров табуретом по головам!

— Будьте любезны следовать за мной, — ответил майор. — У меня имеются распоряжения передать вас в руки того, кто ожидает внизу.

Сбитый с толку заключенный уронил на пол тяжелый табурет.

— Я следую за вами, — отозвался он.

Они вышли из камеры и, сопровождаемые с обеих сторон солдатами, двинулись по лабиринту коридоров и лестниц, через двор, караульные помещения, подъемный мост и проход под сводчатой крышей, которые наш герой уже повидал во время прибытия в Бастилию. Поход происходил в полном молчании, ибо Жоэль напряженно думал:

«Кто же мог послать за мной?»

В конце прохода ожидала карета, охраняемая четырьмя всадниками и человеком в черном, стоящим у дверей.

— Входите, — обратился он к заключенному, отступив в сторону.

Жоэль повиновался, человек впрыгнул внутрь вслед за ним, дверь закрыли и заперли, после чего экипаж тронулся. Запряженный парой лошадей, он быстро промчался через три четверти города, причем заключенный не имел понятия, куда его везут. Темная ночь как раз подходила для перевозки узников. Жоэлю показалось, что его вывезли из города через ворота, уже знакомые ему. Вскоре по тому, что воздух в карете стал более чистым, он понял, что находится в одном из предместий. Из окна были видны поля и леса.

— Может быть, открыть окно, чтобы вам легче дышалось? — спросил охранник. — Только я умоляю шевалье обещать, что он не попытается покинуть своих спутников. В то же время я должен уведомить шевалье, что четверо моих товарищей, скачущих галопом за каретой и вооруженных до зубов, будут стрелять в него при малейшей попытке к бегству, и я сделаю то же самое.

«Почему он называет меня шевалье? — подумал бретонец. — Ошибка в определении личности, как говорят юристы, совершенная этим жутким на вид офицером или майором Женка? В конце концов, — он щелкнул пальцами, — мне все равно, под каким именем умирать».

— Приятель, — обратился он к человеку в черном, — я охотно даю вам требуемое обещание и вовсе не из-за пистолетов за поясом у вас и ваших товарищей. Если бы волы знали, что их ведут на бойню, мясников в мире было бы значительно меньше.

Окно было открыто. Нет нужды говорить, с каким удовольствием наш герой, выросший в деревне и больше месяца пребывавший в удушливой тюремной атмосфере, вдыхал прохладу летней ночи, полную аромата цветов и мерцания звезд! С какой невыразимой радостью видел он вместо пространства, ограниченного четырьмя стенами, леса и деревни по обеим сторонам дороги, пылящейся под копытами лошадей и колесами стремительно несущегося экипажа!

Путешествие продолжалось, и заключенный спрашивал себя с растущим удивлением, не снится ли ему все происходящее. Не проезжал ли он уже по этой дороге, через леса и деревни, вдоль извилистой реки? Внезапно вышедшая из-за облаков луна ярким светом засияла над Сеной.

Экипаж переехал мост. С левой стороны рос огромный вяз, обильная листва которого отражалась в холодной серебристой воде. Справа возвышалось большое здание с каменными колоннами. Крыша нависала над верандой второго этажа, с которой свешивалась деревянная доска, где было изображено высокое дерево.

— Клянусь душой! — воскликнул наш герой. — Это мост Пека, а это — новый дворец Сен-Жермен! — И он погрузился в раздумье:

«Понимаю — они привезли меня на место преступления, чтобы я здесь же и искупил его. Я буду казнен там, где убил мушкетера».

Слегка вздрогнув, Жоэль откинулся назад. Ему казалось, что он видит призрак убитого капрала, бродящий в лунном свете в запятнанном кровью саване.

Лошади тяжело дышали, взбираясь на холм, через который шла дорога от реки в город.

— Шевалье, — заговорил человек в черном, — здесь инструкции требуют от меня закрыть окна.

Он не только сделал это, но и задвинул занавески, надежно предотвратив возможность зрительных связей Жоэля с внешним миром. В голосе этого субъекта, чьи глаза сверкали на смуглом лице, ощущался испанский акцент.

«Где я слышал этот голос раньше? — думал Жоэль. — Где я уже видел эту пару карбункулов, блистающих в ночи? Короче говоря, где я встречал этого висельника?»

Пока он пытался собраться с мыслями, карета остановилась. «Висельник» приоткрыл дверь и предложил бретонцу сойти. Повиновавшись, он увидел одинокое здание в глубине большого двора, окруженного стеной с остриями сверху и решетчатыми воротами.

— Очевидно, городская тюрьма, — пробормотал Жоэль.

— Шевалье не возражает дать мне руку? — осведомился смуглый человек.

«Черт бы побрал этого парня с его постоянным «шевалье»! — подумал наш друг. — Но я не стану с ним ссориться — у меня осталось не так много времени в этом мире, чтобы попусту его тратить».

Жоэль был настолько покорен и готов ко всему, что может с ним произойти, кроме жизни в тюрьме, что без колебаний подчинился бы, даже окажись перед ним плаха, топор и палач, и ему был бы сделан знак опуститься на колени. Поэтому он охотно протянул руку и последовал за своим провожатым, не задавая вопросов. Они поднялись по лестнице в вестибюль и, пройдя по галерее, вновь направились вверх по широкой и высокой лестнице, которую современные архитекторы сочли бы занимающей слишком много пространства. На одной из ступеней стоял, опершись на железные перила, толстый старик с факелом в руке. Его седые волосы были коротко острижены и выбриты на макушке, как у священника; солидное брюшко скрывал красивый костюм из черного сукна, напоминающий строгостью покроя, цвета и отделки одеяние стряпчего или церковного надзирателя.

«Старший тюремщик, — подумал Жоэль. — Очевидно, персонал здесь неплохо кормят. Если заключенные получают такую же пищу, то, честное слово, они рискуют выйти отсюда в инвалидном кресле на колесиках!»

— Сеньор Эстебан, — важно произнес толстяк. — Ваши обязанности здесь заканчиваются.

Провожатый отпустил руку бретонца.

— Соблаговолит ли шевалье позволить мне показывать ему дорогу? — осведомился старик.

«Этот бочонок чертовски вежлив, — подумал сын Портоса. — Но почему он тоже награждает меня титулом шевалье?»

Они поднялись на следующий этаж.

— Шевалье прибыл, — доложил толстяк высоким и елейным голосом.

«Эта туша чересчур любезна, — продолжал думать Жоэль. — С таким вниманием относятся только к приговоренным к смерти, и я уверен, что принадлежу к их числу».

Старик открыл дверь и предложил шевалье войти.

«Да, он, безусловно, слишком вежлив, — размышлял бретонец. — Горе мне! Конечно, сейчас я снова окажусь в темнице».

Старик махнул рукой, пропуская Жоэля, который безмолвно повиновался. Шагнув через порог, он воскликнул:

— Черт побери! Где я?