некоторых из них в нем было что-то дьявольское, по меньшей мере, сверхъестественное.

Сэр Уильям вполне правдоподобно объяснил случившееся, говоря, что тела утопленников через определенное время наполняются воздухом и водой, а потому, естественно, всплывают на поверхность моря; но странно, удивительно, чудесно было то обстоятельство, что тело адмирала всплыло, хотя к его ногам были привязаны пушечные ядра, — именно это так испугало короля.

Капитан Харди, из рапорта которого мы берем эти сведения, оценил вес этих ядер.

Он утверждает, что они весили двести пятьдесят фунтов.

Призвали капеллана «Минервы», того самого, кто готовил Караччоло к смерти, и спросили его, что делать с телом.

— А король знает обо всем? — осведомился капеллан.

— Король одним из первых заметил видение, — гласил ответ.

— И что же он сказал?

— Он был так испуган, что дозволил похоронить труп по-христиански.

— Ну что ж, — сказал капеллан, — надо сделать так, как велел король.

— Делайте что следует, — отвечали ему.

И, возложив все заботы о похоронах на капеллана, об адмирале Караччоло перестали думать.

Однако вскоре подоспела помощь, о какой капеллан и не помышлял.

Тело адмирала находилось на дне подобравшей его шлюпки. Оно по-прежнему было одето в крестьянское платье, не хватало лишь куртки, которую с него сняли перед казнью. Капеллан уселся на корме этой шлюпки и стал читать заупокойную молитву при свете привязанного к шесту фонаря, хотя в эту прекрасную июльскую ночь ему хватило бы и света луны.

На заре он увидел, что к нему приближается лодка с двумя гребцами, везущими какого-то монаха. Он был высокого роста и так уверенно держался, стоя в узкой лодке, будто и сам был моряком.

Вахтенный офицер с «Громоносного» сразу понял, что вновь прибывшие имеют отношение не к кораблю, а к шлюпке с мертвым телом, и, поскольку Нельсон распорядился не препятствовать похоронной церемонии, нимало не обеспокоился приближением лодки, в которой к тому же не было никого, кроме двух гребцов и монаха.

И действительно, гребцы направили лодку прямо к шлюпке и стали у ее борта.

Монах, обменявшись несколькими словами с капелланом, перепрыгнул в шлюпку, с минуту молча разглядывал мертвое тело, и крупные слезы текли по его лицу.

Капеллан пересел в лодку, и та доставила его на борт «Громоносного».

Он желал получить последние указания от Нельсона.

Указания эти гласили: он может делать с телом что ему угодно, поскольку король разрешил христианское погребение.

Капеллан сообщил об этом монаху, тот поднял труп своими могучими руками и перенес из шлюпки в лодку.

Капеллан последовал за ним.

Затем по знаку, поданному монахом, гребцы, начинавшие свой путь от набережной Пильеро, направили лодку прямо к Санта Лючии — приходу Караччоло.

Хотя квартал Санта Лючия по преимуществу был роялистским, Караччоло там сделал людям столько добра, что все его горячо любили; к тому же в квартале Санта Лючия неаполитанский флот вербует своих лучших матросов, а все, кто служил под началом адмирала, сохранили живейшие воспоминания о трех качествах, необходимых человеку, командующему другими людьми, и в высшей степени присущих Караччоло: о его мужестве, доброте и справедливости.

Вот почему, стоило лишь монаху обменяться несколькими словами со встречными рыбаками, стоило распространиться слуху, что тело адмирала хотят предать погребению здесь, среди старых его друзей, как весь квартал загудел словно улей и жители начали наперебой предлагать свои дома, чтобы поместить покойного до похорон.

Монах выбрал дом, расположенный ближе всего к месту причала лодки. Десятки рук протянулись к телу Караччоло, но монах, как и прежде, поднял его сам, перешел с драгоценной ношей набережную, опустил тело на приготовленное для него ложе, затем перенес туда же и голову покойного.

Он потребовал простыню для савана, и через пять минут два десятка женщин прибежали с простынями, восклицая:

— Он мученик! Возьмите мою, это принесет счастье моему дому!

Монах выбрал самую лучшую, самую новую, самую тонкую простыню, благоговейно раздел тело, приставил к нему голову и дважды обернул покойника в этот саван, а тем временем капеллан непрерывно читал молитвы, женщины стали на колени вокруг ложа адмирала, мужчины теснились в дверях и на улице перед домом.

По соседству, где жил плотник, слышался стук молотка: там спешно сколачивали гроб.

Он был готов в девять часов. Монах положил туда тело, все женщины округи принесли кто ветку лавра, растущего в каждом садике, кто цветы, какие свисают в Неаполе с каждого окошка, так что тело совсем скрылось под ворохом зелени.

Тут ударили колокола маленькой церкви Санта Лючия, и под погребальный перезвон в дверь дома вступили священнослужители.

Опустили крышку, шесть матросов подняли гроб на плечи, за ними двинулся монах, а сзади потянулось все население Санта Лючии.

В церкви, на клиросе, слева от алтаря вынули одну плиту, и началась заупокойная служба.

Неаполитанский народ во всем доходит до крайности: быть может, те самые люди, что хлопали в ладоши, когда вешали Караччоло, теперь заливались слезами и громко рыдали под звуки молитвы, которую читали священники над его гробом.

Мужчины били себя кулаками в грудь, женщины раздирали лицо ногтями.

Можно было подумать, что королевство постигло какое-то общее несчастье, поистине всенародное бедствие.

В действительности же скорбь по адмиралу охватила только небольшое пространство от спуска Джиганте до Ка-стель делл'Ово, и в ста шагах отсюда продолжали жечь дома и убивать патриотов.

Тело Караччоло положили не в его фамильный склеп, а в поспешно сооруженную гробницу, на гроб опустили плиту, не отметив никаким знаком, что именно здесь покоится защитник неаполитанской свободы, ставший жертвой Нельсона.

Жители квартала Санта Лючия, мужчины и женщины, до самого вечера молились на могиле, а с ними и монах.

Когда стемнело, монах поднялся с колен, взял свой посох из лавра, оставленный за дверью дома, где лежал Караччоло, взошел вверх по спуску Джиганте, проследовал по улице Толедо, где ему почтительно кланялись все бедняки, и вошел в ворота монастыря святого Ефрема. Через четверть часа он вышел оттуда, погоняя перед собою осла, и двинулся вместе с ним по дороге к мосту Магдалины.

Едва он достиг аванпостов армии кардинала, как на него посыпались выражения симпатии, еще более многочисленные, а главное, более бурные, нежели в городе; шум голосов, вызванный его появлением, возвестил Руффо о его прибытии, и двери дома отворились перед старым знакомым кардинала.

Он привязал осла к дверному кольцу и поднялся по лестнице во второй этаж. Кардинал сидел на выходившей в сторону моря террасе, наслаждаясь вечерней прохладой.

Заслышав шаги монаха, он обернулся и сказал:

— А, это вы, Фра Пачифико! Монах, вздохнув, отвечал:

— Я самый, ваше преосвященство.

— Рад, рад увидеть вас снова. На протяжении всей кампании вы были добрым и храбрым слугою короля. Вы пришли просить меня о чем-нибудь? Я сделаю все, что в моей власти. Но предупреждаю вас заранее, власть моя не столь уж велика, — добавил он с горькой усмешкой.

Монах покачал головой.

— Надеюсь, — сказал он, — что то, о чем я пришел вас просить, монсиньор, не превышает пределов вашей власти.

— Ну что ж, говорите.