— Из Ла-Буя.

— Недалеко от Руана? — улыбнулся Жюстен: он сам родился в окрестности Руана и обрадовался, что прелестная девочка — его землячка.

— Да, сударь, — кивнула она.

Ну, конечно, она была из Нормандии, свеженькая, с пухлыми щечками, бело-розовая, словно яблонька в цвету.

— Да кто ж вас сюда привел? — спросил старый учитель.

— Я пришла сама.

— Пешком?

— Нет, до Парижа я ехала на почтовых.

— До Парижа?

— Да, а из Парижа сюда добралась пешком.

— Куда вы идете?

— Я иду в предместье Парижа, оно называется Сей-Жак.

— Что вы собираетесь там делать?

— Мне нужно передать брату моей кормилицы письмо от нашего кюре.

— Чтобы брат вашей кормилицы взял вас к себе, вероятно?

— Да, сударь.

— Как же вы очутились здесь, дитя мое?

— Сказали, что дилижанс опоздал, и все остались на ночлег в предместье. А я увидела городские ворота и подумала, что где-то совсем рядом поля; я пошла в ту сторону и очутилась здесь.

— Итак, вы здесь решили переждать до утра и отправиться к господину, к которому у вас рекомендация?

— Да, сударь, все так. Я хотела дождаться утра. Но я две ночи не смыкала глаз и так устала! Я легла на землю и сейчас же уснула.

— И вы не боитесь спать под открытым небом?

— Чего же мне, по-вашему, бояться? — спросила девочка с доверчивостью, свойственной слепым и детям (они, ничего не замечая, ничего и не боятся).

— Неужели вы не боитесь ни холода, ни росы? — продолжал г-н Мюллер, пораженный ее безыскусными ответами.

— Да разве птицы и цветы не ночуют в полях?

Наивная рассудительность маленькой девочки, ее грациозность, ее несчастливая доля глубоко взволновали обоих друзей.

Само Провидение послало этого ребенка в утешение Жюстену, показывая, что есть под звездным куполом небес существа еще более обездоленные, чем он сам.

Друзья, не сговариваясь, пришли к одному и тому же решению: они предложили девочке пойти с ними.

Но девочка отказалась.

— Благодарю вас, добрые господа, но ведь письмо у меня не к вам.

— Это не имеет значения, — заметил Жюстен, — идемте, а завтра в любое время, дитя мое, вы отправитесь к брату своей кормилицы.

Молодой человек протянул сиротке руку, чтобы помочь ей перепрыгнуть через канаву.

Но девочка снова отказалась и отвечала, взглянув на луну — часы бедняков:

— Скоро полночь. Через три часа рассветет. Не стоит из-за меня беспокоиться.

— Уверяю вас, что вы не причиняете нам никакого беспокойства, — отозвался Жюстен, продолжая протягивать ей руку.

— Кроме того, — прибавил учитель, — если вас заметит отряд жандармов, вы будете арестованы.

— За что? — удивилась девочка с той детской логикой, что ставит порой в тупик самых искушенных юристов. — Я никому не сделала ничего дурного!

— Вас арестуют, дитя мое, — продолжал Жюстен, — потому что придумают, будто вы из тех скверных маленьких детей, которых называют бродяжками и арестовывают по ночам… Идемте же!

Но Жюстену и не нужно было говорить: «Идемте же!» Едва услышав слово «бродяжка», девочка перескочила через ров и, умоляюще сложив руки, с испуганным видом обратилась к двум друзьям:

— Возьмите меня с собой, добрые господа, возьмите меня с собой!

— Разумеется, милое дитя, мы вас возьмем, — поспешил успокоить ее старик. — Конечно же мы вас возьмем.

— Хорошо, хорошо, — подтвердил Жюстен. — Идемте скорее. Я отведу вас к своей матери и сестре. Они очень добрые: накормят вас ужином и уложат в теплую постельку… Вы, может быть, очень голодны?

— Я ничего не ела с утра, — сказала она.

— Ах, бедняжечка! — воскликнул старый учитель, и в его голосе послышался ужас и сострадание: он сам ел четыре раза в день с математической точностью.

Девочка неверно истолковала восклицание славного Мюллера, одновременно эгоистичное и сочувственное; она решила, что старик обвиняет кюре, который посадил ее в дилижанс, не дав в дорогу ничего съестного. Она поспешила его оправдать:

— Я сама виновата. У меня с собой хлеб и вишни, но я была так опечалена, что не смогла проглотить ни крошки… Да вот, поглядите, — прибавила она, доставая спрятанную среди колосьев небольшую корзинку; в ней в самом деле лежали чуть вялые вишни и немного засохший хлеб, — вот вам и доказательство!

— Вы, должно быть, слишком устали и не можете сами идти, — обратился Жюстен к девочке, — я вас понесу.

— О нет, — мужественно отвечала она, — я могу прошагать хоть целое льё!

Друзья и слушать ничего не желали. Несмотря на горячие возражения девочки, они скрестили руки и, когда она обхватила их за шеи, подняли ее над землей, приготовившись нести в этом паланкине из человеческой плоти, который дети называют «божьей цепочкой».

Они уже готовы были тронуться в путь, но вдруг девочка их остановила.

— Боже мой, я совсем потеряла голову! — воскликнула она.

— Что случилось, дитя мое? — спросил школьный учитель.

— Я забыла письмо нашего кюре. — Где оно?

— В моем узелке.

— А узелок?

— Там, в колосьях, где я спала, рядом с венком из васильков.

Она спрыгнула наземь, перелетела через придорожную канаву, схватила узелок и венок, с удивительной ловкостью снова перепрыгнула канаву и уселась на руки к двум друзьям. Они двинулись к городским воротам, видневшимся впереди в двухстах-трехстах шагах.

Сиротка прижимала узелок к груди старого учителя, что затрудняло ему дыхание.

Он посоветовал девочке привязать узелок к петлице его редингота.

Оставались корзинка с вишнями и венок из васильков, который бедняжка сплела, чтобы хоть немножко развлечься в ожидании рассвета, до того как ее одолел сон. Она, верно, инстинктивно хранила венок в память о первых часах одиночества в этом мире.

Во всяком случае, Жюстен истолковал это именно так; когда девочка заметила, что цветы щекочут молодому человеку щеку, она собралась было выбросить венок, но в нерешительности взглянула на спутников, словно спрашивала их совета. Тогда Жюстен, чьи руки были заняты, взял венок зубами, положил его на очаровательную головку девочки и продолжал путь.

Как она была восхитительна, бедняжка! Черные костюмы двух друзей так хорошо подчеркивали белизну ее платья и ангельскую чистоту ее личика! Ее лоб при лунном свете словно лучился как у небесного создания.

Ее можно было принять за младшую сестру кельтской жрицы, которую с триумфом несут в священный лес.

Затихшая было беседа возобновилась. Жюстен наслаждался звуками мелодичного голоска девочки.