К этим словам присоединился нежный, утешающий голосок Марии Стюарт:

– И потом, вы, господин де Монтгомери, так великодушны и благородны!

– Таким образом, – заключил Франциск II, – ваши прежние заслуги позволяют мне рассчитывать на вас и в дальнейшем. Я не хочу, чтобы мы под влиянием тяжкой скорби лишили родину такого защитника, в котором верность сочетается с доблестью.

Габриэль с каким-то печальным удивлением впитывал в себя эти слова надежды и одобрения. Он медленно переводил затуманенный взор с одного на другого и, казалось, о чем-то мучительно думал.

– Хорошо! – наконец сказал он. – Эта столь неожиданная доброта, которую вы все проявили ко мне, потрясла меня до глубины души. Теперь моя жизнь, которую вы мне, так сказать, подарили, принадлежит только вам! Я отрекаюсь от собственной свободы. Во имя тех, кому я верю, я готов делать все, что угодно! Моя шпага, моя кровь, моя жизнь – все, что я имею, я отдаю вам.

Пылкая самоотверженность молодого графа произвела на них неизгладимое впечатление: у Марии на глазах навернулись слезы, король поздравлял себя с тем, что, выдержав характер, спас такое признательное сердце; ну, а герцог-то знал лучше, чем другие, на что способен Габриэль в своей жажде подвига и самопожертвования.

– Да, друг мой, – сказал он ему, – скоро вы мне понадобитесь. Настанет день, когда во имя Франции и короля я пущу в ход вашу честную шпагу.

– Она к вашим услугам в любую минуту.

– Оставьте ее пока в ножнах, – засмеялся герцог. – Войны и распри, как видите, поутихли. Отдохните и вы, Габриэль, а заодно пусть уляжется нездоровый интерес вокруг вашего имени. А когда ваша печальная известность несколько позабудется, то через год или два я испрошу у короля для вас ту же должность гвардии капитана, которой вы так же достойны, как и прежде.

– Разве я ищу почестей, ваша светлость? – возразил Габриэль. – Я ищу случая принести пользу королю и Франции, случая ринуться в бой и достойно там умереть!

– Вы слишком торопитесь, – усмехнулся герцог, – скажите лучше, что, если король вас призовет, вы откликнетесь немедленно.

– Где бы я ни был, я тотчас же предстану перед королем, ваша светлость!

– Очень хорошо, больше от вас ничего и не требуется.

– А я со своей стороны, – добавил Франциск II, – благодарю вас за это обещание и постараюсь, чтобы вы о нем не пожалели.

– И помните, – заметила Мария Стюарт, – что в наших глазах вы будете таким другом, от которого ничего не скрывают и которому ни в чем не отказывают.

Растроганный Габриэль низко поклонился и почтительно прикоснулся губами к руке, которую ему протянула королева.

Потом он пожал руку герцогу и после милостивого кивка короля удалился.

Дома Габриэль застал у себя адмирала Колиньи. Он пришел проведать своего сен-кантенского соратника, и, когда Алоиза сообщила ему, что ее хозяина утром препроводили в Лувр, Колиньи решил дождаться его возвращения, чтобы успокоить и кормилицу, а заодно и самого себя.

Увидев Габриэля, он обрадовался и принялся расспрашивать обо всем случившемся.

Габриэль, опустив подробности, сказал только, что после его разъяснения обстоятельств горестной кончины Генриха II его отпустили с миром.

– Иначе и быть не могло! – заметил адмирал. – Все благородное сословие Франции восстало бы против нелепого подозрения, которое запятнало бы достойнейшего его представителя.

– Не будем говорить об этом, – нахмурился Габриэль. – Я рад вас видеть, адмирал. Должен сказать, что ваши речи, рассуждения мэтра Парэ, писания и мои собственные размышления убедили меня в правоте вашего дела. Итак, я с вами!

– Добрая и весьма своевременная весть! – одобрительно подхватил адмирал.

– Но в то же время я думаю, что в ваших же интересах держать мое обращение в тайне. Только что герцог де Гиз говорил мне, что лучше избегать всякого шума вокруг моего имени. Тем более что эта отсрочка совпадает с новыми обязанностями, которые мне предстоят.

– Но как бы мы гордились, если бы открыто признали вас своим!

– И все-таки от этого – хотя бы на время – следует отказаться. Я могу только поклясться вам, что считаю себя одним из ваших братьев по духу.

– Прекрасно! Позвольте мне оповестить вождей движения о блестящей победе наших идей.

– Не возражаю, – отозвался Габриэль.

– Принц Конде, Ла Реноди, барон де Кастельно уже знают о вас, и все воздают должное вашей доблести, – заявил адмирал. – Еще до того, как вы окончательно примкнули к нам, мы видели в вас союзника исключительных достоинств и нерушимой честности. Потому-то мы и постановили не держать ничего в тайне от вас. Вы будете наравне со всеми руководителями посвящены во все наши планы. При этом вы совершенно свободны, связаны только мы…

– Такое доверие… – начал Габриэль.

Но адмирал перебил его:

– Оно обязывает вас только к сохранению тайны. Для начала знайте одно: планы, с которыми вы ознакомились на собрании в доме на площади Мобер и которые тогда были признаны преждевременными, сейчас вполне осуществимы. Юный король слаб, Гизы наглеют, новые гонения уже не скрывают, все это побуждает нас к решительным действиям, и мы начнем…

Но тут Габриэль не дал ему договорить:

– Простите, я говорил, что я ваш, но только в известных пределах. И дабы прервать вашу дальнейшую откровенность, считаю своим долгом заявить, что признаю Реформацию только как религиозное движение, но не как политическую партию, и посему не могу ввязываться в события, носящие чисто политический характер. Франциск Второй, Мария Стюарт и сам герцог де Гиз только что отнеслись ко мне с присущим им великодушием и благородством. Я не могу не оправдать их доверие. Позвольте мне ограничиться лишь идейной стороной вашего учения и воздержаться от действий. Я могу открыто примкнуть к вам когда угодно, но сохраняя при этом независимость моей шпаги.

С минуту поразмыслив, Колиньи произнес:

– Мои слова, Габриэль, не были праздными словами: вы совершенно свободны… Идите своей дорогой, если вам так по сердцу; действуйте без нас или совсем бездействуйте. Мы не ждем от вас никакого отчета. Мы знаем, – подчеркнул он, – что иной раз вы умеете обходиться без союзников и без советчиков.

– Что вы хотите этим сказать? – удивился Габриэль.

– Я все понял, – ответил адмирал. – В данное время вы не можете участвовать в наших действиях, направленных против королевской власти. Будь по-вашему! Мы ограничимся тем, что будем вас ставить в известность о наших планах и переменах. Следовать ли за нами или оставаться в стороне – это ваше личное дело. Вам дадут знать, письмом или через гонца, когда и для чего вы нам понадобитесь, и вы поступите как найдете нужным. Так решили в отношении вас руководители движения. Такие условия вы, думается, принять можете.

– Я их принимаю и благодарю вас, – ответил Габриэль.

И они расстались.

Прошло время. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что изменилось. Но тем не менее назревали грозные события.

Итак, вечером 25 февраля 1560 года господин де Брагелонн, начальник тайной полиции, небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей по имени Арпион.