– Гомера.

– А-а! Поэта, воспевшего Ахилла!

– Нет, воспевшего Улисса.

И правда, стихи были заимствованы не из «Илиады», а из «Одиссеи». [634] Вот их перевод:

Немного дальше, в нескольких шагах от бюста Наполеона, возвышалась статуя Чарлза Фокса, настолько большого друга Франции, что Питт,[636] его соперник, из-за этого стал его смертельным врагом.

Здесь мы и услышали удары колокола, возвестившие нам о завтраке; по словам самого хозяина дома, у нас в запасе оставалось еще четверть часа. Мы использовали это время для того, чтобы посмотреть в так называемом французском саду потомков первой далии,[637] которую в 1804 году из Америки привезли для леди Холланд.

Само собой разумеется, эта славная леди Холланд, друг Наполеона, великодушная женщина, посылавшая ему на остров Святой Елены книги, брошюры и даже вино; женщина, которой он оставил по завещанию камею;[638] женщина, для которой в 1804 году привезли из Америки далии, чьим роскошным потомством мы любовались, если и имела что-то общее с грациозной леди Холланд, шедшей со мной под руку, так это доброту и возвышенную душу, и могла быть в числе ее предков.

За далиями последовало то, что в Холланд-Хаусе называют гротом Роджерс, удивительная достопримечательность этого королевского замка, в некотором роде представляющая собой его материальную славу вместе со всем тем, что составляет его славу прошлую и настоящую.

Роджерс,[639] поэт и банкир Роджерс, автор «Жаклины»,[640] «Слез Хлои»,[641] «Радостей памяти»,[642] и «Человеческой жизни» [643] был постоянным сотрапезником в Холланд-Хаусе; многие фрагменты поэмы «Радости памяти», лучшего из произведений Сэмюеля Роджерса, сочинялись в этом гроте, и с той поры это уже не грот Холланд-Хауса, а грот Сэмюеля Роджерса.

Покончив с завтраком, мы продолжили осмотр замка, начатый вне его стен, и прежде всего меня проводили в покои поэтов.

Это были мои покои на все то время, какое мне было угодно оставаться в замке.

Перед тем как называться покоями поэтов, они назывались мастерской художников.

Ван Дейк,[644] беспокойный ученик Рубенса, Ван Дейк, искатель богатства, жил в Холланд-Хаусе в 1638 году и написал здесь три или четыре из тех чудесных портретов, благодаря которым он стал соперником Тициана.[645]

Затем здесь побывал Шарден,[646] наш прославленный путешественник: в молодости посланный в Персию, чтобы заняться там торговлей алмазами, он воспользовался своим затянувшимся пребыванием в этой стране сказок для того, чтобы изучить ее и познакомить с нею нас.

Ко времени его возвращения во Францию там в обычай вошли преследования протестантов, и в Севеннах свирепствовали драгонады:[647] Шарден добровольно поехал в изгнание, перебрался в Англию и был там радушно принят Карлом II,[648] который назначил его своим полномочным посланником при штатах Голландии;[649] а перед этим он был принят в Холланд-Хаусе так, как принимают в этом замке гостеприимства; здесь родилась его дочь и здесь он написал немалую часть своего «Путешествия в Персию».

Затем здесь жил Аддисон, бывший государственный секретарь, автор «Катона Утического» и «Зрителя», этого прародителя журналов, обосновавшего право прессы создавать общественное мнение.

Почти впавший в немилость после смерти королевы Анны,[650] совершенно несчастный после своей женитьбы, он нашел убежище в Холланд-Хаусе, где и умер, оставив незавершенной свою «Защиту христианской религии».[651]

Затем здесь побывал Шеридан,[652] сын актера, драматург, государственный деятель, стоический, как Зенон, страстный, как Мирабо, [653] человек, который в ответ на слова одного английского министра по поводу бойни на Киброне[654] «Пусть Англия успокоится: английская кровь не текла ни из одной раны!» – заявил: «Пусть Англия облачится в траур: английская честь вытекала из всех пор!»

Шеридан, директор Друри-Лейна,[655] разоренный пожаром своего театра, жевал хлебец, спокойно глядя, как горит его детище; те, кто пытался сделать невозможное и погасить вулкан, пробегая мимо, называли драматурга бездельником, лентяем, эгоистом, а он в ответ им произнес, пожимая плечами: «Позвольте же бедному человеку смиренно доесть кусочек хлеба, греясь у собственного очага!»

Шеридана, игрока, гуляку, гения, автора «Соперников»,[656] «Дуэньи»,[657] «Школы злословия», [658] чья жизнь была настоящей борьбой с нищетой, судебные исполнители преследовали не только на смертном ложе, но и в гробу не давали ему покоя; и тогда лорд Холланд вырвал его труп из лап торговых приставов, заплатив за это шестьсот фунтов стерлингов, чтобы иметь возможность похоронить драматурга в Вестминстере,[659] в королевской усыпальнице!

Затем пришла очередь Роджерса и Латрелла,[660] начертавших свои имена на деревьях и скалах Холланд-Хауса.

И наконец, здесь был знаменитый Байрон,[661] со славой замкнувший собою этот ряд поэтов и изгнанников.

Байрон, добровольный изгнанник, готовый отправиться в свое второе путешествие,[662] исполненный муки, остановился здесь, чтобы бросить последний долгий, затуманенный слезами взгляд на Англию, оклеветавшую его; на жену, мало-помалу проникавшуюся к нему