это мгновение в цирке раздался такой взрыв хохота и такое шиканье, что гладиаторы поняли свою ошибку. Одновременно обернувшись, они оказались лицом друг к другу и на расстоянии удара мечом. Оба клинка одновременно взлетели вверх и опустились, поразив обоих гладиаторов, но по-разному: одному острием меча задело правую ногу, другому – левую руку. И тот и другой вздрогнули и отступили назад. Теперь они снова разъединились, снова надо было искать друг друга. Тогда один из них лег на арену, чтобы прислушаться к шагам противника и захватить его врасплох. И когда тот приблизился, лежащий гладиатор, подобно притаившейся змее, молниеносно выпускающей жало, поразил противника во второй раз. Тот почувствовал, что опасно ранен, быстро шагнул вперед, споткнулся о противника и упал на расстоянии двух-трех ладоней[289] от него. Но он тут же вскочил на ноги и с такой силой и стремительностью описал в воздухе справа налево дугу своим мечом, что клинок, угодив в шею противника под краем шлема, снес ему голову с плеч, причем так ловко, как не всегда удается умелому палачу. Какое-то мгновение обезглавленное туловище стояло неподвижно, в то время как голова в своей железной коробке откатилась довольно далеко от него, затем странно, нелепо шагнуло раз, другой, словно искало свою пропажу, и рухнуло на песок арены, залив его потоком крови. По восторженным крикам зрителей победивший гладиатор догадался, что удар, который он нанес, оказался смертельным. Однако он продолжал стоять в оборонительной позиции, опасаясь меча умирающего противника. Наконец один из распорядителей игр вышел на арену и снял с него шлем, воскликнув: «Ты свободен, ты победил!» И победитель вышел в дверь, называвшуюся sana vivaria,[290] потому что через нее покидали цирк уцелевшие в бою гладиаторы, а побежденных уносили в сполиарий[291] – подвал, расположенный под ступенями амфитеатра, где врачи осматривали раненых и где прогуливались еще два человека: один был одет Меркурием, а другой Плутоном. Меркурию надлежало проверять, осталась ли искра жизни в бесчувственных на вид телах, и с этой целью он прикасался к ним докрасна раскаленным кадуцеем. А у Плутона в руке был небольшой молот, которым он добивал тех раненых, кого врачи считали безнадежными. Когда андабаты покинули цирк, среди зрителей поднялось сильное волнение: после гладиаторов должны были выступать бестиарии, и сегодня это были христиане; таким образом, в предстоящих поединках сочувствие всех зрителей было отдано зверям, а всеобщая неприязнь предназначалась людям. Но как бы ни было велико нетерпение толпы, ей пришлось подождать, пока рабы разровняют граблями песок на арене. Те поспешили закончить свою работу, подгоняемые злобными окриками, несущимися со всех концов амфитеатра, и наконец удалились. Какое-то мгновение арена оставалась пустой, а толпа пребывала в лихорадочном ожидании. И вот отворилась дверь, и все взгляды обратились к новым жертвам, выходившим на арену.
Первой появилась женщина в белом одеянии и под белым покрывалом. Ее подвели к деревьям, вкопанным на арене, и привязали к одному из них за середину туловища. Затем раб сорвал с нее покрывало, и зрители смогли увидеть лицо, поражавшее совершенной красотой, бледное, но исполненное смирения, и по рядам прокатился долгий ропот. Хотя она и была христианка, девушка с первой минуты тронула сердце толпы, такой впечатлительной и такой переменчивой. Все взоры были устремлены на нее; между тем отворилась дверь рядом с первой и на арену вышел молодой человек. Обычно зверям отдавали двоих: христианина и христианку, при этом мужчина получал оружие, чтобы желание оттянуть не только собственную смерть, но и гибель женщины – как правило, сестры, возлюбленной или матери обреченного – прибавило отваги сыну, возлюбленному или брату и заставило принять бой, ибо христиане почти всегда отказывались сражаться, предпочитая мученическую смерть, хотя им и было известно, что, если они одержат победу над первыми тремя животными, которых на них выпустят, им сохранят жизнь.
В самом деле, хотя вышедший на арену человек несомненно отличался силой и гибкостью, хотя за ним следовали два раба – один нес меч и два дротика, другой вел в поводу нумидийского скакуна, – он, как видно, не собирался развлекать народ, предвкушавший жестокую схватку. Он медленно прошел на середину цирка, обвел все вокруг спокойным, бестрепетным взглядом. Затем, знаком показав, что конь и оружие ему не понадобятся, поднял глаза к небу, упал на колени и стал молиться. Народ, обманутый в своих ожиданиях, разразился угрожающим ревом: все пришли смотреть на схватку человека с хищными зверями, а не на кончину мученика. Послышались крики: «На крест! На крест!» Если в цирке должна была состояться всего лишь казнь, то народ желал видеть самую долгую и мучительную. Тогда в глазах обреченного сверкнула невыразимая радость и он воздел руки к небу, благодаря его за милость: он был счастлив умереть той смертью, которую Спаситель превратил в вершину славы. В это мгновение он услышал позади себя глубокий вздох и невольно обернулся.
– Сила!.. Сила!.. – едва слышно проговорила девушка.
– Актея! – воскликнул он, подымаясь с колен и бросаясь к ней.
– Сила, сжалься надо мной, – сказала Актея. – Когда я узнала тебя, во мне ожила надежда… Ты такой могучий, такой отважный, тебе не раз приходилось вступать в единоборство с лесными зверями и с владыками пустыни. Если бы ты принял бой, то, быть может, спас бы нас обоих…
– А мученичество? – перебил Сила, указывая на небо.
– А страдания?! – ответила Актея, и голова ее поникла на грудь. – Увы! Брат мой, я ведь не родилась в святом граде, как ты, я не слышала животворящего слова из уст того, ради кого мы умрем сегодня. Я родом из Коринфа и воспитана в верованиях моих предков. Лишь недавно я стала жить по христианскому закону, по христианской вере и слово «мученичество» знаю со вчерашнего дня. Быть может, мне еще хватило бы мужества умереть самой, но если придется увидеть, как ты погибаешь здесь передо мной медленной, жуткой смертью, я не вынесу этого…
– Пусть так, я приму бой, – ответил Сила. – Ибо я знаю: радость, что ты отнимаешь у меня сегодня, я смогу обрести позже.
Повелительным жестом он подозвал рабов.
– Коня, меч и дротики! – громко произнес он, и в его голосе и движениях было царственное величие.
В цирке раздались рукоплескания: по этому голосу и жесту зрители сразу поняли, что им предстоит увидеть одно из тех геркулесовских единоборств, какие только и могли взбудоражить их чувства, пресыщенные созерцанием обычных поединков.
Прежде всего Сила приблизился к коню. Это был, как и он сам, уроженец Аравии, и два сына одного отечества признали друг друга. Человек сказал коню несколько слов на чужеземном наречии, и благородное животное, будто поняв их, ответило громким ржанием. Тогда Сила сорвал с коня седло и узду, надетые римлянами в знак рабства, и освобожденный сын пустыни принялся радостно скакать вокруг того, кто вернул ему свободу.
А Сила в свою очередь снял ту часть одежды, что стесняла его движения и, обмотав своим красным плащом левую руку, остался в одной тунике и тюрбане. Затем он опоясался мечом, взял дротики и подозвал коня. Конь повиновался, покорный словно газель; Сила вспрыгнул к нему на спину, пригнулся к его шее и, направляя его лишь голосом и движением колен, трижды обскакал вокруг дерева, к которому была привязана Актея, словно Персей, готовый защищать Андромеду:[292] гордость араба возобладала над смирением христианина.
Минуту спустя распахнулась двустворчатая дверь под подиумом и на арену с ревом вырвался кордубский
