Вот что рассказала им Катька. Брат Томаш поступил так, как приказывало ему послушание: он разыскал двух человек – молодую женщину (Катьку) и молодого человека (того слугу), доверил им ребенка и отдал мешочек с монетами. А затем нарушил обет послушания и сообщил им, что они должны доставить ребенка в безопасное место. «Куда, брат?

– В Прагу. Это большой город. Там его след затеряется.

– Мы сделаем все, что сможем, брат.

– Господь Бог и святой Бенедикт защитят вас».

Катька приняла ребенка, как своего собственного; ее ребенок умер вскоре после рождения, и появившееся молоко стало сущим наказанием. Ребенок пил его так, как будто знал, что жизнь у него будет нелегкой. Но дальше дела пошли не так гладко, как хотелось бы. Слуга сопроводил Катьку до Колина, где однажды ночью просто исчез. а вместе с ним и все их деньги. Катька знала, что где-то в Колине у него родственники. Следовать за ним в этот город было сущим безумием. Разумеется, он бы стал все отрицать, и прежде всего тот факт, что вообще знаком с ней, а его родственники, даже если и будут знать правду, станут на его сторону. Все же речь шла о деньгах, которые он принес с собой. Она поразмыслила над тем, не лучше ли ей было не отталкивать его, когда он приставал к ней, и подумала, что было хуже: лечь под добивавшегося ее мужчину или умереть вместе с ребенком в сточной канаве? Катька отчаянно сцепила зубы. Она знала, что через день-другой дойдет до деревни, в которую вышла замуж ее сестра. Идти пешком было бы нетрудно, хотя ей еще ни разу не доводилось пересекать границы графства, но она ослабела после родов и нескольких дней безутешной тоски. Наступил ноябрь, дожди стали ледяными, дороги таили опасность, а она была всего лишь одинокой молодой женщиной. Она должна была бы позволить своему сопровождающему воспользоваться ее беспомощностью: по крайней мере, она вызвала в нем настоящий интерес, да и ребенку он не причинил бы вреда. Вот с такими мрачными мыслями она, к своему собственному изумлению, потихоньку добралась до Нойенбурга.

– Я восхищаюсь твоим мужеством, – заметил Павел.

– Да плевать мне на твое восхищение, – ответила Катька.

Но в Нойенбурге силы оставили ее. Молока было все меньше, ребенок становился все тише и бледнее. Она так и не дала ему имени; он совершенно не трогал ее. Свое собственное дитя она хотела назвать Иолантой в честь бабушки, которая была родом из герцогства Люксембургского, но переселилась оттуда на восток и постоянно рассказывала внучке историю ее святой покровительницы, принцессы Иоланды, боровшейся за право оставить трон и постричься в монахини. Впрочем, что-то в ней сопротивлялось решению назвать этим именем доверенного ей найденыша. Разумеется, у нее появлялась иногда мысль оставить младенца себе, но она предпочла быть честной с собой: разве, несмотря на все горе, она не почувствовала облегчения, когда смерть забрала ее собственного ребенка? Было время, в Подлажице двое молодых людей боролись за ее благосклонность, особенно темными ночами, когда люди собирались вместе, каждый раз в другом доме, и рассказывали разные истории, а снаружи бродили зловещие образы наступающего нового года, и пили, и улыбались. Огонь в камине горел, пока самый отдаленный уголок крестьянского дома не раскалялся от жара и пока молодые люди не выпивали достаточно для того, чтобы мужество переполнило их сердца и позволило им прокрасться в хлев, потому что им казалось возможным, что животные в такие ночи начинают говорить и предсказывать будущее. Две ночи подряд Катька сдавалась – сначала одному, затем другому. Звери и не подумали напророчить ей, что все это закончится тем, что девять месяцев спустя вся деревня будет показывать на нее пальцем, что еще через некоторое время она похоронит своего ребенка и покинет родину с чужим младенцем, висящим на ее груди.

В Нойенбурге она отбросила всякий стыд и принялась просить милостыню. Последний купеческий обоз в уходящем году остановился там на ночлег. Он был достаточно велик, чтобы навести Катьку на мысль о богатстве его владельца. Впрочем, хозяин оказался не только богатым, но и щедрым. Он пригласил ее отобедать за одним столом, как только услышал ее лишь слегка приукрашенную историю: в ней ребенок становился ее собственным, но позор незаконных родов оставался; трусливый слуга оказался отцом, но о том, что ей примерно известно, куда он скрылся, она предпочла промолчать. Мужчина бросил на ребенка лишь один короткий взгляд и сделал какое-то ничего не значащее замечание; Катька не обиделась на отсутствие у него явного интереса.

Оказалось, что эта неожиданная встреча была просто подарком судьбы для Катьки. Мужчина предложил ей двигаться в Прагу под защитой его обоза.

– А там? – затаив дыхание, поинтересовался Павел.

Катька пожала плечами.

– Он помог мне устроить ребенка в сиротский приют, да еще и пожертвование сделал, чтобы сестры относились к нему лучше, чем к остальным. Он сказал, что если ребенок сумел пережить все то, о чем я рассказала, значит, его любит Бог, и он хочет сделать все возможное, чтобы у ребенка было будущее. Он сказал, что в мире очень много хороших людей, которые забирают детей из сиротских приютов и делают их членами своих семей и, может быть, с этим ребенком так и будет.

– Так и случилось?

– Да я не знаю. Я поблагодарила его за все, коротко попрощалась и пошла себе.

Павел ощутил боль старой женщины, которую она, похоже, скрывала от себя самой. В горле у него возник ком. Однако ему не следовало принимать во внимание такие глупости.

– И ты не знаешь, что случилось с девочкой?

– Я ведь сказала уже.

Павел покачал головой, не понимая, что тут можно ответить. Обменялся взглядом с Букой, который никак не отреагировал на рассказ Катьки.

– Что это был за приют? В Праге ведь их, наверное, много.

– Да я не знаю. Он был где-то за городской стеной, это я точно помню, прямо на берегу реки. При каком-то женском монастыре. Я слышала, что вроде бы остальные приюты контролируются городскими властями или кем-то в этом роде, но в том, где жили сестры, никто не станет спрашивать, откуда взялся ребенок и почему мы не хотим оставить его себе, ну и все в таком роде.

– Приют для детей падших женщин, – медленно произнес Павел. – Только там не задают вопросов. Этот торговец был умный парень.

Катька ничего не ответила. Она просто выдохнула и снова сплюнула на землю.

– Это все, – заявила она. – Теперь я хочу уйти.

Павел посмотрел сквозь нее.

– Мы должны отправляться в Прагу, – заявил он. – Я надеялся, что в этом не будет необходимости, но мы должны отправляться в Прагу.

– Теперь я хочу уйти.

Павлу пришлось приложить усилия, чтобы сфокусировать внимание на старой женщине. Понимание того, что они опять оказались в самом начале пути, потрясло его. Он не имел права терять присутствие духа – слишком многое стояло на кону.

– Ладно, – сказал он. – Вот как мы поступим: сейчас мы уйдем и возьмем с собой твоего племянника. Отпустим его позже, как я и обещал тебе. Он вернется на это самое место, в это укрытие. Тогда вы сможете вместе отправиться домой, в деревню. И я хотел бы, чтобы до этого времени ты не двигалась с места, ясно?

– И сколько мне здесь сидеть?

– До начала сумерек. Все зависит от того, как быстро мы сможем выйти на дорогу и как быстро твой племянник будет идти назад.

Павел улыбнулся. Катька на его улыбку не отреагировала.

– Похоже, выбора у меня нет, – проворчала она.

– Если, когда мы уйдем, ты поднимешь людей и он станут нас преследовать, парень умрет.

– Да я поняла уже. Выродок!

Павел поднялся на ноги.

– Бука, мы берем его с собой. Не дай ему убежать. Прощай, Катька. Еще раз хочу повторить: твой рассказ вызвал меня чувство глубочайшего уважения к тебе.