– Вот, ваше преподобие.
С другой стороны стола к нему придвинули черно-красную палочку и горящую свечу. Епископ капнул пару раз под текстом, сжал руку в кулак и впечатал перстень в еще
– Подпись, ваше преподобие.
Епископ Мельхиор нацарапал внизу «t Мельхиор Хлесль
– Проследи, чтобы оба были отправлены сегодня же.
– Так точно, ваше преподобие.
Епископ Хлесль обошел стол и, тяжело ступая, вышел из комнаты. Секретарь поднял исписанный листок кончиками пальцев и подул на подпись Мельхиора. Епископ остановился у большого глобуса, размещавшегося недалеко от двери и на сегодняшний день вполне оправдывавшего потраченные на него деньги, поскольку фантазия картографа в том, что касалось фауны и флоры в морях и неизвестных регионах света, играючи отменяла все законы природы.
– И прибери этот свинарник. – Епископ махнул рукой в сторону кучки песка.
– Разумеется, ваше преподобие.
– Это я просыпал. Мне очень жаль.
– Ничего страшного, ваше преподобие.
Епископ резко развернулся. Глобус неожиданно оказался у него на пути. Через несколько мгновений, наполненных поспешными и просто акробатическими движениями, епископ Хлесль уже стоял на пару шагов ближе к двери, потирал ушибленное колено и опирался на гобелен. Треснувший глобус лежал на полу, четверть поверхности Земли отделилась от него, как кожура от апельсина. Морские змеи, левиафаны и недостаточно одетые морские девы возвышались над мирозданием в опустевшем пространстве рабочего кабинета епископа Мельхиора.
– И это безобразие тоже уберите, – приказал епископ.
– Как будет угодно вашему преподобию.
Во дворе епископского дворца стоял экипаж. Дорожный сундук был уложен, кучер сидел на козлах, ожидая приказов епископа. Монах замедлил шаг. Подойдя к экипажу, он сделал глубокий вдох и только затем распахнул дверцу.
Его пассажир занимал самый темный угол кареты и был закутан с ног до головы.
– Ты! – произнес епископ Хлесль. – А я уж надеялся, что никогда тебя больше не увижу.
Пассажир ничего не ответил. Епископ Хлесль сел в экипаж. Карета дернулась и покатила в ночь, прочь со двора.
29
– Мы могли бы привести тебя к нему, дорогой друг, – заявил Папа Климент.
У кардинала де Гаэте перехватило дыхание.
– Он здесь, в Латеране?[59]
– А где же еще? Мы не разрешали ему никуда отлучаться. Де Гаэте обменялся взглядом с кардиналом Мадруццо.
Как и обычно, по лицу немецкого кардинала с легкостью можно было прочитать его мысли. Например, в данный момент он думал: «Всемогущий Боже, благодарю Тебя за святую простоту его святейшества!»
– С каких пор?
– Точно, – ответил Папа.
Кардинал де Гаэте настоял на том, чтобы получить возможность беседовать с его святейшеством в отсутствие обоих священников. Два переводчика стояли в углу зала с надутым видом. Де Гаэте набрал в легкие побольше воздуха и заорал:
– С каких пор?!
– С тех самых пор, как он пришел и открылся нам.
Старый кардинал перегнулся через подлокотник папского трона и поцеловал перстень не ожидавшего этого понтифика, импозантные брови Папы Климента, который никак не решался сделать окончательный выбор между растерянностью и удовлетворением, поднимались и опускались. Наконец он остановился на выражении умеренной формы последнего.
– Мы могли бы пойти к нему прямо сейчас?
– Сразу после вечерни?
Кардинал Мадруццо выглянул в одно из высоких арочных окон. Послеполуденное солнце все еще освещало восточную сторону дворца. Он стиснул зубы. Кардинал де Гаэте, напротив, казался воплощением хладнокровия.
– Я благодарю великого первосвященника за то, что он позволил нам показать свое смирение в уроке терпения.
Ирония эхом отразилась от стен помещения. Но до Папы Климента эта ирония не дошла.
– Точно.
Де Гаэте посчитал про себя до десяти.
– Или мы можем пойти туда прямо сейчас?!
– А!
Папа Климент встал. Вокруг зашуршали одеяния, когда все посетители разом склонились в глубоком поклоне. Папа окинул собрание доброжелательным взглядом и приветственно помахал рукой опустившим головы людям.
– Усердие должно быть вознаграждено, мой дорогой друг, – заявил Папа Климент.
– Благодарю вас от всего сердца, святой отец.
Папа просиял.
– Точно.
Кардинал де Гаэте стиснул зубы и подавил улыбку, превращавшую его черепашье лицо в крокодилье. Он сделал сколько шагов вслед за Папой, но затем остановился.
Кардинал Мадруццо, как и остальные присутствующие, склонился в глубоком поклоне и рассматривал мозаику пола.
– Пс-с! – яростно прошипел кардинал де Гаэте, и этот звук эхом отразился от стен огромного зала для аудиенций.
Мадруццо вздрогнул, выпрямился и последовал за улыбающимся и кивающим Папой и своим коллегой с побагровевшим лицом в глубины Города ангелов.
После долгой ходьбы мимо приветливых придворных склоняющихся в поклонах монашек через просторные анфилады комнат, пол в которых был выложен сверкающим паркетом, а на настенных фресках играли солнечные блики, два смущенных кардинала и один Папа, становящийся все более доброжелательным и усердным, достигли наконец помещения, из которого доносились булькающие звуки и стоны.
Папа Климент распахнул дверь помещения.
За стенами Латерана полуденное солнце пылало так жарко и настойчиво, что можно было подумать, будто на дворе август, а не начало марта. Возможно, обоим кардиналам тоже так показалось. Смрад Вечного города донесся до них и вынудил кардинала Мадруццо вытащить носовой платок и закрыть им рот и нос.
Рубаха прилипла к телу кардинала де Гаэте. За все время, пока они шли из Латерана, он не произнес ни единого слова и молча потел, потому что знал: стоит ему открыть рот – и он заорет во все горло.
– Неужели он действительно показал нам кастрата, делавшего распевку? – наконец глухо спросил Мадруццо сквозь платок, все еще не веря в происшедшее.
Лицо кардинала де Гаэте почти почернело от бешенства.
– Мы отошлем сообщение отцу Ксавье, – сдавленно произнес он. – Он должен знать, что мы сели в лужу.
1592: Завет сатаны
В смерти все равны.
