это прощание, оседланная лошадь, на которую ты сядешь завтра утром. Мир — это брак. Моя прозорливость не обманула меня, — продолжал барон, — а теперь я уверился, что Жанна начинает любить тебя…»

Я побледнел, как мраморная статуя.

«Если ты хочешь сделать счастливой моего ребенка, будь моим сыном и оставайся; если твое сердце занято — уезжай немедленно; быть может, горю еще можно помочь».

Барон удалился, желая дать мне ночь на размышление… Размышлять!!! Ах! Я знаю только одно: Жанна любит меня… а я ее обожаю…»

«Я провел всю ночь в молитве. Я вспомнил свое детство, спокойное, благочестивое, проведенное в лоне многочисленной в то время семьи, теперь уже вымершей. Я вспомнил мать и деда, старого гвардейца, говорившего мне: „Встань на колени, дитя мое, и моли Бога, чтобы Он сохранил тебя честным и непорочным…“ Я вспомнил молитвы, которым они меня учили; скептик исчез… я верил… я молился… Я так искренно молил Бога простить мои грехи, что Он, наверное, простит меня и позволит мне соединиться с ангелом, который носит имя Жанна… Я не уеду!..»

«Я пошел к дяде и сказал ему:

«Я люблю Жанну де Фруадефон, мою кузину, и прошу у вас ее руки».

Голос у меня дрожал в то время, когда я произносил эти слова, потому что мне показалось, что тень генерала де Рювиньи встала передо мной.

Барон вскрикнул от радости.

«Сын мой!» — были единственные слова, которые он произнес, так велико было его волнение.

Я женюсь на Жанне… Жанна, непорочный ангел, будет женою убийцы Гонтрана! Какая гнусность! Но ведь я люблю ее!.. О, как люблю!.. Люблю так, как никогда ни одна женщина не была любима… Бог, конечно, простил меня…»

«Через неделю мы уедем в Париж. Наша свадьба состоится в первых числах ноября, а теперь 10 октября.

Сегодня небо покрыто тучами, солнца не видно, осень сменила зима, и в больших лесах, окружающих Вибрэ, глухо завывает дующий со стороны моря ветер и наводит уныние.

Природа всегда сильно действует на меня морально и физически. Я не люблю зимы и смотрю на нее как на время года, имеющее нечто роковое для меня. Все несчастья всегда обрушивались на меня зимою, в сильные холода. Я убил генерала в туманное утро; зимою я встретил Леону, зимою же она бросила меня. В тот день, когда умер де Берн, небо было серо, несмотря на то, что было всего только восемь часов утра.

В солнечные дни я, наоборот, всегда был счастлив. Я в первый раз надел эполеты в апреле; король Карл X собственноручно вручил мне орден в середине мая.

Наступает зима… и зимою, в ноябре — в печальный месяц! — я женюсь…

Мне кажется, что страшная катастрофа ожидает меня на пороге счастья. Я боюсь полковника и его сообщников… его сообщников, а также и моих! О! Если бы мне даже пришлось убить их всех до одного, я заставлю их молчать… Жанна должна быть счастлива».

5 ноября.

«Прошли месяцы, дни. Я выйду из своей квартиры холостяка на улице Гельдер с тем, чтобы вернуться туда уже супругом Жанны. Сегодня в одиннадцать часов утра в мэрии десятого квартала состоится подписание брачного контракта, а затем и свадьба в полдень в церкви св. Фомы Аквинского.

В течение месяца, который я провел в Париже, я не видал никого из нашего ужасного общества. Полковник переменил квартиру. Никому не известно, где он; остальных также нет в Париже. Д'Асти живет в Порте и охотится с Эммануэлем, поселившимся в Монгори вместе с женою; Мор-Дье в Италии; Гектор Лемблен в Африке. Да! Бог простил меня… Он хочет, чтобы я был счастлив.

Сегодня де Фруадефон дает бал. Завтра вечером я и Жанна уедем в Испанию, где мы проведем зиму.

Сердце мое стучит… Жанна, Жанна, я люблю тебя».

В ту минуту, когда Гонтран дописывал эти строки, раздался звонок. Маркиз вздрогнул и им овладело странное беспокойство; он поспешно бросил дневник в ящик стола и запер его на ключ.

Было девять часов утра. Уже давно по лестнице того дома, где жил Гонтран, поднялось и спустилось множество людей, и несколько поставщиков звонили в квартиру маркиза.

Но де Ласи не обращал на это ни малейшего внимания и спокойно сидел в халате в своем кабинете, курил, поставив ноги на каминную решетку, и мечтал об ожидавшем его счастье. Раздавшийся звонок показался ему погребальным колоколом. Он был резок и нетерпелив, как звонок кредитора… У Гонтрана не было долгов… Гонтран должен был получить в это утро в приданое за женой шестьдесят тысяч ливров годового дохода.

Бледный, с сильно бьющимся сердцем, маркиз думал, что прошла целая вечность между ударом звонка и приходом слуги.

Лакей, войдя, подал карточку.

— Господин шевалье, — доложил он, — просит господина маркиза принять его, несмотря на то, что теперь еще очень рано.

Гонтран взглянул на визитную карточку и побледнел, как смерть. Он прочел на ней роковое имя:

«Шевалье д'Асти».

Быть может, он отказался бы принять шевалье, но тот уже стоял позади слуги и вошел, прежде чем Гонтран успел ответить. Он подошел быстрыми шагами, с улыбкой, как друг, спешащий сообщить приятную новость.

— Здравствуйте, дорогой маркиз, — сказал он, протягивая руку де Ласи.

Гонтран поспешно встал, как человек, увидевший перед собою отвратительное пресмыкающееся.

— Здравствуйте, маркиз! — повторил шевалье самым любезным тоном.

Слуга вышел, и Гонтран остался наедине с д'Асти. Гонтран растерялся и, несмотря на храбрость, задрожал.

— Сударь… — наконец пробормотал он.

— Как! Дорогой друг, — сказал шевалье, — неужели мое посещение настолько сильно встревожило вас, что вы так странно встречаете меня?..

— Я! Нет… простите меня… шевалье… — пробормотал Гонтран, окончательно растерявшись.

— Друг мой, — продолжал д'Асти, садясь и сжимая руку Гонтрана, которую тот не решился отдернуть, — я в Париже со вчерашнего дня и узнал о вашей женитьбе.

Гонтран вздрогнул.

— Вы правы, для нас, бедных прожигателей жизни, брак — это тихая пристань. Я пришел поздравить вас, как друг, а так как я хотел быть первым из нас…

При этих словах ужас де Ласи усилился.

— … То вы не удивитесь моему несколько раннему визиту.

— Шевалье, — пробормотал де Ласи бледный, как смерть, — благодарю вас…

— Довольно! — остановил его д'Асти. — Я угадываю причину вашего смущения.

— Моего смущения? — спросил Гонтран.

— Вы вообразили, что я явился воспрепятствовать вашему браку от имени наших друзей?

Гонтран все еще чувствовал, что дрожит.

— Успокойтесь, дорогой мой, — продолжал шевалье, — общество «Друзей шпаги» ничего не имеет против уз Гименея; напротив… Доказательством могу служить я, как, кажется…

— Итак, — сказал Гонтран, успокоившийся немного, — вы явились не за тем, чтобы?..

— Я явился только пожать вам руку…

— А не по приказанию полковника?