какой том взять с собой, а какой оставить. В другой раз, сидя за бюро, она приводила в порядок бумаги, бросала в корзину ненужные письма, разорванные листки, а остальное перевязывала лентой. Стоило мне войти в будуар, как она сразу бросала свои занятия, брала в руки вышивание или просто садилась у окна, но обмануть меня ей не удавалось никогда. Чем объяснить неожиданное желание навести в будуаре порядок, кроме как не намерением вскоре оставить его пустым?

В сравнении с тем, что было совсем недавно, комната казалась мне оголенной. В ней недоставало мелочей. Рабочей корзинки, которая всю зиму и весну стояла в углу, шали, которая прежде висела на подлокотнике кресла, карандашного рисунка дома, зимой подаренного Рейчел одним из ее посетителей и с тех пор всегда стоявшего на камине, — всего этого больше не было.

Представшая передо мной картина перенесла меня в детство, в те дни, когда я в первый раз собирался в школу. Незадолго до отъезда Сиком провел уборку в детской, связал в пачки книги, которым предстояло отправиться со мной, а остальные, те, что я не особенно любил, сложил в отдельную коробку, чтобы раздать детям из имения. Там же были сложены изрядно потрепанные курточки, из которых я давно вырос; помню, он уговаривал меня отдать их мальчикам помладше, кому не так повезло, как мне, а я возмутился. Мне казалось, будто он отнимает у меня мое счастливое прошлое. Подобная атмосфера царила теперь в будуаре Рейчел. Шаль… Она отдала ее, потому что в теплом климате она ей не понадобится? Рабочая корзинка… Наверное, разобрана и теперь покоится на дне какого-нибудь чемодана? Но самих чемоданов пока не видно. Они будут последним предупреждением. Тяжелые шаги на чердаке — и по лестнице спускаются молодые слуги, неся перед собой коробки, от которых пахнет паутиной и камфарой. Тогда я узнаю худшее и, как собака, чье безошибочное чутье угадывает близкие перемены, стану ждать конца. И еще одно: по утрам она стала уезжать в экипаже, чего прежде никогда не делала. Она объяснила мне, что хочет кое-что купить и заехать в банк. Ни в том ни в другом не было ничего необычного. Я полагал, что на это ей хватит одной поездки. Но на одной неделе она уезжала трижды, с промежутком всего лишь в день, и дважды — на следующей. В первый раз утром. Во второй — днем.

— На вас вдруг свалилось чертовски много покупок, — сказал я ей, — да и дел тоже…

— Я все сделала бы раньше, — ответила она, — но не смогла из-за вашей болезни.

— Вы встречаете кого-нибудь, пока ходите по городу?

— О нет, никого, заслуживающего внимания. Ах да, вспомнила: я видела Белинду Паско и помощника викария, с которым она обручена. Они передавали вам поклон.

— Но вас не было целый день, — настаивал я. — Уж не скупили ли вы все содержимое мануфактурных лавок?

— Нет, — сказала она. — Вы и впрямь слишком любопытны и назойливы.

Неужели я не могу распорядиться подать мне экипаж? Или вы боитесь утомить лошадей?

— Если хотите, поезжайте в Бодмин или в Труро, — сказал я. — Там магазины лучше и есть на что посмотреть.

Она не проявила к моему предложению никакого интереса. Наверное, подумал я, ее дела сугубо личного свойства, раз она так сдержанна.

Когда она приказала подать экипаж в следующий раз, Веллингтон повез ее один, без грума. У Джимми болело ухо. Выйдя из конторы, я увидел, что мальчик сидит в конюшне, прижимая руки к больному месту.

— Обязательно попроси у госпожи немного масла, — сказал я ему. — Мне говорили, что это самое подходящее лекарство.

— Да, сэр, — жалобно ответил он, — она обещала что-нибудь подыскать, как только вернется. Похоже, я вчера застудил его. На причале сильно дуло.

— А что ты делал на причале? — спросил я.

— Мы долго ждали госпожу, — ответил грум, — так долго, что мистер Веллингтон решил покормить лошадей в «Розе и Короне», а меня отпустил посмотреть на лодки в гавани.

— Значит, госпожа целый день ходила по магазинам? — спросил я.

— Нет, сэр, — возразил он, — она вовсе не ходила по магазинам. Она, как всегда, сидела в кабинете в «Розе и Короне».

Я недоверчиво уставился на мальчика. Рейчел в кабинете «Розы и Короны»?

Неужели она пила чай с хозяином гостиницы и его женой? Я чуть было не задал еще несколько вопросов, но передумал. Возможно, он проговорился, и Веллингтон выбранит его за болтливость. Казалось, теперь от меня все скрывают. Домашние объединились против меня в заговоре молчания.

— Ну ладно, Джим, — сказал я, — надеюсь, твое ухо скоро пройдет.

И вышел из конюшни.

Здесь явно крылась какая-то тайна. Неужели Рейчел так истосковалась по обществу, что ищет его в городской гостинице? Может быть, зная мою нелюбовь к посетителям, она снимала на утро или на день кабинет и приглашала своих знакомых навестить ее там? Когда она вернулась, я не стал говорить об этом, а только спросил, приятно ли она провела день, и она ответила, что да, приятно.

На следующий день Рейчел не распорядилась заложить экипаж. За ленчем она сказала мне, что ей надо написать несколько писем, и поднялась в будуар.

Я сказал, что пройдусь в Кумбе повидаться с арендатором фермы. Я так и поступил. Но, пробыв там совсем недолго, я сам отправился в город. По случаю субботы и хорошей погоды на улицах было много людей, съехавшихся из соседних городков; никто из них не знал меня в лицо, и я шел в толпе, не привлекая к себе внимания. Я не встретил ни одного знакомого. «Знать», по определению Сикома, никогда не приезжает в город днем и никогда — в субботу.

Придя в гавань, я облокотился на невысокий парапет рядом с причалом и увидел, что мальчишки, удившие с лодки рыбу, запутались в лесках. Вскоре они подгребли к ступеням причала и выкарабкались из лодки. Одного из них я узнал. Это был парень, который прислуживал в «Розе и Короне». На бечевке он нес трех или четырех окуней.

— Хороший улов, — сказал я. — Пойдут на ужин?

— Не на мой, сэр. — Парень улыбнулся. — Но ручаюсь, в гостинице им будут рады.

— Вы теперь подаете окуней к сидру? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Это рыба для джентльмена из кабинета. Вчера ему подавали лосося прямо из реки.

Джентльмен из кабинета… Я вынул из кармана несколько серебряных монет.

— Так-так, — сказал я. — Надеюсь, он хорошо тебе платит. На, возьми на счастье. И кто он, этот ваш постоялец?

Парень криво улыбнулся.

— Не знаю его имени, сэр, — ответил он. — Говорят, итальянец. Из заморских краев.

И он побежал по причалу; рыбины подпрыгивали на бечевке, перекинутой через его плечо. Я взглянул на часы. Было начало четвертого. Джентльмен из заморских краев, несомненно, обедает в пять. Я прошел через городок и по узкому коридору гребного вала дошел до сарая, где Эмброз держал паруса и такелаж парусной лодки, которой он обычно пользовался. К причальному кольцу была привязана небольшая плоскодонка. Я столкнул ее на воду, прыгнул в нее и стал грести в сторону гавани. На некотором расстоянии от причала я остановился.

От судов, стоявших на якоре в гавани, к причалу и обратно двигалось несколько лодок; сидевшие на веслах люди не обращали на меня никакого внимания, а если и обращали, то принимали за обыкновенного рыболова. Я опустил в воду груз, сложил весла и стал наблюдать за «Розой и Короной».

Дверь бара выходила на боковую улочку. Ею он, разумеется, не воспользуется.

Если он вообще придет, то войдет через главный вход. Прошел час. Часы на церкви пробили четыре. Я все ждал. Без четверти пять я увидел, что из парадной двери гостиницы вышла жена хозяина; она огляделась, словно ища кого-то. Постоялец опаздывал к обеду. Рыбу уже приготовили. Она что-то крикнула малому, который стоял у лодок, привязанных к ступеням причала, но слов я не разобрал. Он крикнул в ответ, отвернулся и показал рукой на гавань. Женщина кивнула и ушла в гостиницу. В десять минут шестого я увидел приближающуюся к ступеням причала лодку. На веслах сидел крепкий парень, а сама лодка, заново покрытая лаком, по виду была одной из тех, что нанимают приезжие, которые не прочь доставить себе удовольствие прокатиться по гавани.