– Кому до сих пор удалось взять верх над Филиппом Кумбе? – спросил он. – По мне, так правда плохое оружие, хитрость и подлость – вот что в наше время приносит процветание. Он знает, что ему надо, говорю вам: он сразу наголову разобьет нас.

Три двоюродных брата, растерянные, беспомощные, молча смотрели друг на друга.

Следующие недели были полны тревог и душевных мук. По ночам Кристофер, лежа без сна рядом с женой, молил Бога, чтобы хоть слабый луч света пробился сквозь мрак, сгустившийся над ним и его двоюродными братьями и готовый целиком поглотить их.

Днем он работал с адвокатом, предоставляя все свидетельства того, что Кумбе действовали в строгом соответствии с договоренностью и что вина целиком лежит на фирме Хогга и Вильямса.

Прекрасно знакомый с судебной казуистикой, стряпчий сделал все возможное, чтобы на основании массы разрозненных фактов и материалов подготовить защиту, однако предупредил своих клиентов, что почти не надеется на успех, поскольку, как бы честно и добросовестно они ни выполнили свою работу, с юридической точки зрения их действия были незаконны.

Пятого апреля дело слушалось в суде Садмина. Братья отправились туда на взятом в плинском гараже автомобиле той же извилистой дорогой, которой более двадцати лет назад смотритель лечебницы для душевнобольных вез Джозефа в тряской двуколке. С затянутого штормовыми тучами неба непрерывно лил дождь, ветер временами переходил в ураган. Весь день мысли об отце не покидали сына. Тот же человек, что некогда обрек Джозефа на одиночество и безысходное отчаяние, теперь обрекал Кристофера на разорение.

На исходе дня Кристофер узнал, что их дело проиграно. Хогг и Уильямс одержали победу. Чтобы расплатиться с долгами, Кумбе должны ликвидировать свое предприятие.

Кумбе разорены, Кумбе банкроты. Старая вывеска будет снята, верфь продана. Док, где было построено и спущено на воду столько прекрасных кораблей, придет в запустение. Одна из самых славных традиций Плина, предмет его гордости останется в прошлом.

В тот вечер возвращение Кристофера домой было печальным. Потрясенный постигшей его бедой и разорением своих кузенов, он вошел в дом, почти не замечая завываний ветра, который рвал на нем одежду, не обращая внимания на яростно бьющееся о скалы море.

Вышедшая ему навстречу Берта по одному взгляду на лицо мужа поняла, что с ними случилось самое худшее.

Не снимая плаща, с которого струилась вода, Кристофер с потерянным видом прошел в гостиную и остановился перед пылающим камином.

Пришло время ужина, но он так и не пошевелился. После работы и вечерних занятий вернулся Гарольд. Он еще в городе услышал о решении суда, поэтому сразу подошел к отцу и положил руку ему на плечо.

– Ничего, отец, – ласково сказал он. – Мы справимся. Все на нашей стороне. Да и вообще, обойдется, будет не так плохо, как ты думаешь.

Кристофер поднял голову и посмотрел на сына. Попробовал улыбнуться, но безуспешно. Он не находил в себе сил отозваться на сочувствие, сердце его окаменело. Ему казалось, будто чувства навсегда покинули его, что пережитое потрясение парализовало его нервы, лишило ощущений, эмоций. Он был побежден, уничтожен.

Ужин прошел в молчании. Маленькая Дженифер догадалась, что в доме что-то неладно; когда она начала было громко рассказывать, как провела день, мать резко оборвала ее, а брат нахмурился. Она не привыкла, чтобы ее беспричинно бранили, поэтому вздрогнула, покраснела и опустила голову над тарелкой. Она чувствовала, что губы ее дрожат, сердце сильно колотится, а уголки рта, несмотря на все ее усилия помещать этому, опускаются вниз. На глазах у нее навернулись слезы. Она постаралась проглотить кусок молочного пудинга, но ей это не удалось. Она не понимала, почему все на нее сердятся. Вдруг она поперхнулась, и ее ложка упала на тарелку. Когда Кристофер увидел слезы дочери, в сердце у него что-то оборвалось; она встал из-за стола и вышел из комнаты. Надел дождевик, сапоги и ринулся в слепящую глаза бурю. Дженифер громко заплакала. Ничто не могло заставить его действовать; ни застывшие от горя лица братьев, ни сочувствие жены не смогли пробудить его от тупого оцепенения, пассивного отчаяния. Но слезы Дженифер привели его в чувство, более того, они зародили в его сердце холодную, твердую решимость, которая вела его из дома вниз по холму, по городским улицам к жилищу его дяди.

Филипп Кумбе должен умереть, и Кристофер убьет его своими руками. Он не откажется от этого решения, сердце его не смягчится. Бешеный ветер сотрясал здания, водные лавины бились о стенки причалов, а Кристофер все шел и шел по улицам Плина. В конце бульвара стоял мрачный дом, в верхнем окне которого горел свет.

Кристофера вовсе не тревожило, что за такой поступок его ждет виселица. Завтра он добровольно сдастся в руки властей.

Дядюшка Филипп должен умереть. Кристофер поднялся по ступеням лестницы погруженного в безмолвие дома, ухватился за железные перила и забарабанил кулаком в дверь. В ушах его ревел ветер, дождь слепил глаза. Убийством полнилось его сердце, убийство сверкало в его воспаленных глазах; любовь и сострадание умерли в его душе, перестали быть частью его естества. Убив дядюшку Филиппа, он уничтожит и себя самого. Он знал это, не сомневался в этом, но ему было все равно.

«Спасения нет, – думал он, – мы обречены, обречены оба, Филипп Кумбе и я, но я буду нести наказание на том свете за то, что накажу его на этом. Его ничто не спасет».

Кристофер мгновение помедлил, чтобы одним оглушительным ударом вызвать дядю из его комнаты наверху. Пока он собирался с силами, до его слуха вдруг донесся сильный грохот, затем еще и еще. Три артиллерийских залпа сотрясли эту ночь ада и хаоса. На крыльях рыдающего ветра в воздух взмыли три ракеты…

То был сигнал бедствия.

Потребовалось меньше пяти минут, чтобы все члены спасательной команды собрались на причале; некоторые, не успев полностью одеться, на ходу застегивали пуговицы дождевиков, возились со шнурками зюйдвесток. Последним прибыл Кристофер Кумбе; после бешеного бега вниз по склону холма он поглатывался и едва мог перевести дух. Он занял свое место в шеренге, спрыгнул в поджидавшую лодку и вместе с остальными стал грести к спасательной шлюпке, стоявшей на якоре ярдах в пятидесяти от причала. Вскоре чехлы были сорваны, якоря подняты, люди заняли свои места.