Она потерлась щекой о его рукав.

– Как хорошо, что мы встретились, Джон. Вы надежный друг.

– Вот так всегда и думайте, ладно?

– Хм…

– В воскресенье пойдем на старый корабль?

– Хм…

– На весь день, возьмем с собой пирожков и сидра.

– Хм…

– Ну как, настроение поднялось?

– Да.

– Почему вы отворачиваетесь?

– Не знаю.

Дженифер порывисто отошла от ворот и, не оглядываясь, убежала.

Зима в Плине не показалась Дженифер ни мрачной, ни безрадостной. Она знала, что ее место здесь. Тысячи незримых нитей связывали ее с Плином, она – дочь Кристофера Кумбе, здесь она родилась, здесь ее дом. Она жила среди простых, дружелюбных людей, ибо душа ее просила их доброты и их общества.

Здесь все было ей по-настоящему близко, и всего этого она так долго была лишена.

Дженифер понимала, что останься она в Лондоне, то, не думая о последствиях, дала бы волю своим буйным фантазиям. Но она в Плине, так далеко от своей прошлой жизни, словно попала в другой мир, а сама стала другим существом.

Плин был необходим ей. Она любила море, уединение холмов и долин, шумную гавань, широкий простор серых вод, разбросанные группами дома, церковную колокольню, припльшающие и уплывающие корабли, крик чаек, покой и бесконечную красоту, приветливость и доброту людей, которых понимала. Ей казалось, что она окружена теми, в ком есть частица ее самой; воздух звенел от их голосов, и склоны холмов откликались на их шаги радостным эхом.

Ей чудилась фигура Кристофера на фоне неба: его светлые волосы развеваются на легком ветру, взгляд устремлен на рассыпанные внизу дома. Он свистом подзывает собаку и исчезает за выступом холма.

Здесь Гарри и Вилли бегали с ней по полям, учили ее нырять со скалы в Замковой бухте и громко смеялись, если она, дрожа от страха, медлила на краю.

Гарольд водил ее к гнездам чаек на вершине утеса, Вилли учил ловить скумбрию. Как часто они втроем бродили по холмам, что-то обсуждая, о чем-то споря…

Звучали ей и другие голоса: когда она ходила под парусом, голос Джозефа заставлял ее забывать о времени и погоде и со стесненным от восторга сердцем лететь навстречу колючим брызгам и влажному ветру. Джозеф открыл ей радостную мощь юго-западного шквала, волнующую красоту вздымающихся волн и возвышенное упоение опасностью.

Но был тот, кто понимал ее лучше всех, от кого у нее не было тайн, кто успокаивал раздражение, умерял досужее любопытство, развеивал все смутные страхи, все скрытые сомнения.

Прижавшись щекой к фальшборту и держа руку на бушприте, Дженифер лежала на покатом баке разрушенной крушением «Джанет Кумбе». Немного ниже в сторону моря пристально смотрело белое носовое украшение, но не раскрашенная деревянная фигура с облупившейся от времени краской, а та, которая была частицей самой Дженифер, которая шептала и кричала в глубине ее существа, любящая и бесконечно мудрая. Та, которая знала, что беспокойство идет от мятежной души, что мнимое одиночество есть знак пробуждения сердца, что бессонница – следствие неутоленных инстинктов, что мечты – это прелюдия к их осуществлению, что страх – это содрогание духа, томящегося по совершенству, и что причина всего этого, равно как и сладкой боли, охватившей все существо Дженифер, – Джон, спускавшийся к ней с высокого холма.

Филипп Кумбе редко заходил теперь в свою контору. Он передал почти все дела старшему клерку, как сорок пять лет назад Хогг передал их ему.

Филиппу было восемьдесят семь.

Он целыми днями сидел в своем доме на Мэрайн-террас в комнате с окнами на гавань. В той самой комнате, куда в последние месяцы жизни дважды в неделю приходила Энни, в той самой комнате, где Джозеф повалил его на пол. Именно в эту комнату пришел бы одержимый мыслью об убийстве Кристофер в ту ночь, когда за ее окнами бушевала буря и лил дождь.

И вот сейчас, почти пятнадцать лет спустя, в этой хранящей множество воспоминаний комнате напротив Филиппа сидит девушка с лицом Джанет, глазами Джозефа и волосами Кристофера, девушка, которая его не боится, которая смеется и поет, девушка, которая ждет смерти деда, чтобы завладеть его деньгами, которая уже швыряет их направо и налево, беззаботно, весело, чувствуя свою власть над ним.

Именно такой виделась ему Дженифер. Она олицетворяла собой души Джанет, Джозефа и Кристофера. Днем и ночью следила она, чтобы он не вырвался от них, и близость этого вездесущего духа служила постоянным упреком, напоминанием, терзала и мучила его память. Но он не осмеливался указать ей на дверь, не осмеливался попросить ее уйти и навсегда забыть о нем, поскольку с ее уходом он остался бы наедине с бесплотными тенями, призрачными голосами, беззвучными шагами. Поворачиваясь в кресле, он бы чувствовал, как вокруг него сгущается мрак, ощущал бы за спиной присутствие облаченных в саван фигур… их слабое дыхание касается его лба, они подступают все ближе, ближе и хватают его холодными, внушающими отвращение руками… лучше ненавистный живой образ, лучше реальное физическое отвращение, чем ужас неведомого.

Так Филипп цеплялся за жизнь и за близость Дженифер, которую ненавидел; все что угодно, лишь бы не погрузиться в бездны страха, которые только и ждали, чтобы окончательно сомкнуться над его