Когда они уселись рядом в конце длинного стола, Жиз набралась храбрости:

- А теперь поговорим серьезно о твоем здоровье.

Антуан поморщился. Он вообще сам охотно говорил о себе, о своей болезни, о своем лечении, но ему было приятно, чтобы его просили рассказывать, и поэтому он не спешил отвечать на ее вопросы. Он сразу заметил, что вопросы были неглупые. Оказывается, их маленькая Жиз, к которой он всегда относился как к ребенку, за три года работы в госпитале набралась кое-каких знаний. С ней можно было поговорить о медицине. И это еще больше сблизило их. Видя, как внимательно она слушает, Антуан подробно описал свой 'случай', все фазы, которые прошла его болезнь за последние месяцы. Если бы Жиз отнеслась к его рассказу легкомысленно или наговорила ему кучу ободряющих слов, он, возможно, преувеличил бы свои опасения. Но она слушала с таким напряженным вниманием, смотрела таким озабоченным, испытующим взглядом, что он перешел на самый успокоительный тон и заключил:

- В конечном счете я выкарабкаюсь. (Он и в самом деле в глубине души думал так.) Как скоро, правда, неизвестно, - с надеждой добавил он, улыбаясь. - Выкарабкаться-то я выкарабкаюсь... Только вот - поправлюсь ли совсем? Вообрази, что я останусь калекой, с больной гортанью или с поврежденными голосовыми связками, смогу ли я работать тогда, как прежде? Пойми, мне мало одного сознания, что я останусь жить. Меня нисколько не прельщает перспектива вести существование получеловека. Я должен быть уверен в том, что буду так же здоров, как прежде! Но это как раз менее вероятно!

Жиз перестала жевать, чтобы лучше слушать, лучше вникнуть в его слова. Она не мигая смотрела на него круглыми, удивленными глазами, детскими и преданными, как у существ примитивных. Нежность, внимательность, которых он был лишен в течение последних лет, казались ему сейчас особенно сладостными. Он засмеялся тихо, с надеждой:

- Менее вероятно, но не невозможно. При упорстве нет ничего невозможного!.. До сих пор я добивался всего, чего сильно желал. Почему же мне не удастся на сей раз?.. Я хочу выздороветь. И выздоровею.

При последних словах он повысил голос, закашлялся и вынужден был замолчать. Приступ был очень сильный и длился несколько минут, а Жиз тем временем, склонившись над тарелкой, украдкой наблюдала за ним. Она пыталась успокоить себя: 'Он добьется того, чего захочет. Он будет лечиться. Он выздоровеет'.

Когда Антуан перестал кашлять, она повернулась к нему. Он знаком показал, что хочет помолчать.

- Выпей воды, - сказала Жиз, наливая воду в свой стакан. И, не в силах удержать вопрос, который уже давно готов был сорваться с ее губ, она спросила:

- А сколько дней ты пробудешь с нами?

Он ничего не ответил. Именно этого вопроса хотелось ему избежать. На самом деле его отпустили на четыре дня. Но он решил сократить отпуск. Ему вовсе не улыбалась перспектива провести в Париже четыре долгих дня, довольствоваться случайным уходом, без конца уставать.

- Сколько же? - повторила она, обратив к нему вопросительный взгляд. Неделю? Шесть дней? Пять?

Он отрицательно покачал головой. Глубоко вздохнул, улыбнулся и только тогда ответил:

- Я уезжаю завтра.

- Завтра! - Голос ее задрожал от огорчения. - Значит, ты не поедешь со мной в Мезон-Лаффит?

- Это невозможно, Жиз, милая... На этот раз невозможно. Как-нибудь потом... Летом, быть может.

- Но я тебя совсем не видела! После стольких лет!.. Завтра? И я не могу даже остаться с тобой в Париже: я должна возвратиться в Мезон сегодня вечером! Завтра утром начинается мое дежурство, меня там ждут. Подумай только! Я уже три дня здесь; а накануне моего отъезда привезли шесть новых раненых.

- Зато мы нынче проведем вместе целый день, - сказал он примирительным тоном.

- Нет, это тоже невозможно! - вскричала она с отчаянием. - Я должна сейчас же ехать в Убежище. Нужно все устроить с тетиной мебелью, все ее дела, освободить комнату...

На глаза Жиз навернулись слезы. Он вспомнил ее детские горести. И снова ему пришла мысль: 'Как было бы хорошо ощущать ее заботу, жить в этой атмосфере нежности'.

Он не знал, что сказать. Он и сам был расстроен оттого, что их встреча вышла такой куцей.

- Может быть, я смогу добиться продления отпуска, - начал он лицемерно. - Не знаю, право, но попытаюсь.

Глаза Жиз вспыхнули радостью, засмеялись. Омытые слезами, они стали еще прекраснее. (И это тоже напомнило Антуану былые годы.)

- Вот это правильно, - сказала она, хлопая в ладоши. - И ты пробудешь у нас в Мезоне несколько дней.

'Какое она еще дитя! - подумал он. - И как очарователен этот контраст чего-то совсем детского с цветущей женственностью'.

Желая переменить разговор, он с серьезным видом спросил:

- А теперь объясни-ка мне вот что. Как могло получиться, что никто не приехал с тобой в Париж? Это ведь не так далеко от Мезона! Оставить тебя одну во время похорон...

Жиз запротестовала:

- Но мы там ужасно заняты, ты и представить себе не можешь! Никак нельзя было... Ведь раз я уехала, остальным стало втрое больше дела!

Он невольно улыбнулся ее негодованию. Тогда чтобы окончательно убедить его, Жиз пустилась в пространные объяснения, рассказывала о работе в госпитале, об условиях жизни в Мезоне и тому подобное...

(С половины сентября 1914 года, после Марны, г-жа де Фонтанен, которую снедала жажда деятельности, задумала основать госпиталь в Мезон-Лаффите. У нее было там владение, доставшееся от отца, на опушке Сен-Жерменского леса; наниматели-англичане покинули Францию сразу же после объявления войны; старинный дом, таким образом, оказался свободным. Но помимо того, что дом был невелик, он находился далеко от вокзала и магазинов. Тогда-то г-жа де Фонтанен и обратилась к Антуану с просьбой предоставить ей виллу г-на Тибо, которая была значительно просторнее ее дачи и расположена поблизости от 'всего'. Антуан, разумеется, согласился и тут же написал Жиз в Париж, чтобы она вместе с прислугой и г-жой де Фонтанен переоборудовала виллу. Г-жа де Фонтанен заручилась также сотрудничеством своей племянницы Николь Эке, жены хирурга, окончившей еще до замужества курсы сестер милосердия. Тут же был создан специальный комитет под контролем Общества помощи раненым воинам. И полтора месяца спустя наскоро оборудованная вилла Тибо уже значилась в списках Санитарной службы под названием 'Госпиталь No 7' и была готова к приему первой партии выздоравливающих. С тех пор госпиталь No 7, которым управляли г-жа де Фонтанен и Николь, не пустовал ни одного дня.)

Антуан знал обо всем этом из писем. Он был счастлив, что поместье отца на что-то пригодилось, и особенно радовался за Жиз: ее праздная жизнь в Париже тревожила Антуана, и теперь он был доволен, что Жиз нашла теплый прием в семье Фонтаненов. Но, по правде говоря, он не проявлял большого интереса ни к деятельности госпиталя No 7, ни к даче Фонтаненов, которая под управлением неутомимой Клотильды, бывшей кухарки г-на Тибо, превратилась в своеобразный фаланстер, - там жили Николь и Жиз, там осел после ампутации ноги Даниэль, там поселилась, по возвращении из Швейцарии, Женни с ребенком. Поэтому он сейчас с интересом слушал болтовню Жиз; существование маленькой группки людей, о которой он думал не так уж часто, вдруг обрело в его глазах реальность.

- Из нас всех больше всего достается Женни, - поясняла Жиз, увлеченная разговором. - Она не только возится с Жан-Полем, но и заведует бельевой; а ты представить себе не можешь, что это такое: стирать, гладить, штопать, изо дня в день вести отчетность, распределять белье в госпитале на тридцать пять коек, а иной раз на сорок или даже на сорок пять. К вечеру она просто валится с ног. Всю вторую половину дня она проводит в госпитале, но по утрам остается на даче из-за малыша... Госпожа де Фонтанен, так та, можно сказать, днюет и ночует в госпитале: она взяла себе комнату над конюшней, помнишь?

Антуану казалось странным, что Жиз (племянница целомудренной Мадемуазель) говорит о Женни и ее материнстве как о самой обыкновенной вещи. 'Правда, - думал он, - это было три года назад... И потом, что