За его спиной раздался громовой голос Джосса, который отдавал команды экипажу и мистеру Уиггинсу, ставшему теперь его первым помощником. Матросы поспешили вернуться на свои места. А София и Грей все еще стояли у фок-мачты, он бережно обнимал ее, доверчиво прижимавшуюся спиной к его груди. Наконец, чуть подтолкнув пассажирку, Грей направил ее к трапу, ведущему на нижнюю палубу, и, придерживая за изящную талию, повел в дамскую каюту.

А потом наступил момент, когда он должен был усадить ее на стул или просто откланяться. Но он не сделал ни того ни другого. Ему просто не хотелось выпускать из рук ее тело.

Не разрывая объятий, они прислонились к дверному косяку. Кого-то из них била крупная дрожь, и Грей не стал бы клясться, что трясло не его.

Она положила голову ему на плечо.

— Я знала, что вы это прекратите. Я и сама пыталась, но сделала только хуже. Но я знала, что вас они послушают. Они все вас слушают. И я знала, что вы не допустите, чтобы это продолжалось.

«О Боже, что происходит?!» — подумал Грей. Он держит в объятиях женщину, которую хочет до безумия и которая заставила его выступить в роли… не святого, но человека, у которого есть чувство чести. И все это время она дрожит, прижимаясь к нему, горячая, мягкая и влажная, и даже не подозревает о том, как сильно он жаждет обесчестить ее.

Разве позволила бы она ему держать ее так — в тесных объятиях, когда ее округлая попка прижимается к его распухающему паху, — если бы могла прочесть его мысли?

Боже, какой же он распутный мерзавец!

— Вам следует присесть.

Он положил руки ей на плечи и проводил к стулу.

Она медленно опустилась на стул и, положив руки на стол, сложила их почти в молитвенном жесте. И что же теперь? Он просто не может оставить ее в таком состоянии. Глаза у нее ввалились, под ними образовались круги, отчетливо выделявшиеся на пепельно-бледном лице, губы предательски дрожали.

— Что будет с мистером Брэкеттом? — Голос у нее был бесцветный, отдаленный.

— Он останется в корабельном карцере, пока мы не прибудем в порт.

Она посмотрела на него непонимающим взглядом.

— Это тюрьма, — объяснил он. — Вообще-то больше похоже на клетку. Внизу, в трюме.

— Клетка? Ужасно!..

— Это, скорее, для его же собственной безопасности. То, что он сделал, это… в общем-то довольно привычное дело на других кораблях. Но теперь, когда он больше не офицер, у матросов может возникнуть соблазн отомстить ему.

— Это все моя вина. — Ее голос понизился почти до шепота. — Мне очень жаль.

— Не надо.

Она вскочила, и Грей прикусил губу. Черт возьми! Разве ей не хватило на сегодня жестокости, а тут еще и он теряет над собой контроль. Стиснув зубы, он пригасил свои эмоции.

— Не сожалейте. Вы все правильно сделали. И хорошо, что прибежали ко мне.

Она расслабилась, и Грей начал расхаживать взад-вперед по каюте, хотя ему едва удавалось сделать пару шагов в одну сторону.

— Какого дьявола Дейви полез туда со свайкой? Вот что мне хотелось бы знать. Это обязанности матроса, но не юнги.

Опустив голову, она закрыла лицо ладонями.

— Боюсь, что и это моя вина. Я разговаривала с ним о переводе в носовой кубрик, и я… думаю, он хотел произвести на меня впечатление.

Грей подавился смешком.

— Конечно же, он хотел. Вы должны осторожнее взмахивать своими ресницами, моя дорогая. Однажды таким неосторожным движением вы можете сбросить кого-нибудь за борт.

София вскочила, стул буквально вылетел у нее из-под ног. Румянец вновь вернулся на ее щеки.

— Если Дейви пытался произвести на меня впечатление, то вина за это лежит также и на вас.

— Да? Но я-то какое к этому имею отношение?

— Именно вы своими вопросами унизили его перед всей командой, вы вынудили его сказать, что он… ну вы знаете, что он сказал.

— Да, я знаю, что он сказал. — Грей шагнул к ней, и теперь их разделял только маленький, чуть больше табурета, стол. — Я знаю, что он сказал. И не делайте вид, что вам это не понравилось. Не притворяйтесь, что вы не используете мужчин, чтобы удовлетворять свое тщеславие.

— Мое тщеславие? Да что вы знаете о моем тщеславии? Вы даже не смотрите в мою сторону. Матросы хоть разговаривают со мной. И если весь этот спектакль под названием «Морской царь» не был еще одним долгим актом, удовлетворяющим ваше собственное тщеславие, то я вообще не знаю, что это такое. — Она ткнула пальцем в столешницу и продолжила уже тише: — Может быть, эти мужчины и пытаются флиртовать со мной, но вас они почти боготворят. И вы это знаете. И вы хотели почувствовать это. Погреться в этом. И сделали вы это именно за счет Дейви.

— Я просто подразнил мальчишку. Но я не разбивал ему сердце.

Она широко раскрыла глаза.

— Это всего лишь юношеское увлечение. Это не может быть любовью.

Грей ударил кулаком по столу:

— Конечно же, он влюблен в вас! Они все влюблены. Вы разговариваете с ними, вы выслушиваете их истории — даже пустую болтовню Уиггинса. Бог знает почему. Вы рисуете их, вы рисуете для них, вы дарите им рисунки на Рождество. Вы напоминаете им обо всем, что они оставили на берегу, обо всем, к чему они так надеются однажды вернуться. Вы делаете все это и при этом выглядите, словно Афродита Боттичелли. Черт побери, как же можно в вас не влюбиться!

Молчание.

Она пристально, широко раскрыв глаза, смотрела на него.

Ее губы раскрылись, и она быстро вздохнула.

«Скажи что-нибудь, — молил про себя Грей. — Что угодно».

Но она лишь пристально смотрела на него. Что, черт возьми, он сказал? Неужели это было настолько ужасно? Он нахмурился, прокручивая в голове только что сказанное.

О Боже! Грей жестко отер подбородок. Если бы Джосс был здесь, он бы неплохо повеселился.

— А вы…

— Что я? — спросил Грей и прикусил язык. Одному Богу известно, о чем ей вздумается спросить. Или какую глупость он скажет в ответ.

— Вы когда-нибудь видели Боттичелли? Я имею в виду его картину. Подлинник.

Он с шумом выдохнул долго задерживаемое дыхание.

— Да.

— О-о! — Она прикусила губу. — И какая она?

— У меня… — он беспомощно развел руками, — у меня нет слов, чтобы описать ее.

— Попробуйте.

Ее взгляд был не только потрясающе чистым, но и пронизывающим. Грей проглотил комок в горле и перевел взгляд на влажный завиток на ее виске.

— Совершенная. Излучающая свет. Настолько прекрасная, что в груди возникает боль. Так хочется прикоснуться к ней, что трудно удержаться.

— Но вы не можете к ней прикоснуться.

— Нет, — тихо сказал он и посмотрел ей прямо в глаза. — Это не разрешено.

— А вам обязательно нужно разрешение? — Она сделала шаг к нему, ее пальцы скользнули по швам столешницы. — А если бы вы были одни и никто бы вас не видел? Тогда бы вы прикоснулись к ней?

Грей покачал головой и опустил глаза, уставившись на свои руки.

— Понимаете, если я коснусь ее своими грубыми руками, я замараю ее, и она уже не будет такой красивой. Как я смогу с этим жить?

— Значит… — Она прислонилась бедром к краешку стола, изящно изогнувшись всем телом. Увидев этот великолепный изгиб бедра, Грей медленно втянул огромную порцию перегретого тропического