— Это Hel,[12] здесь нужно пользоваться всем, что имеешь.
Я намотал платье на пояс, вторым слоем поверх ремня, который только что получил от Сигурда. И спросил, откуда он знает, в какую сторону нам идти.
— Я не знаю, — бросил он.
Сигурд был удивительно общительный. Он пользовался своим мечом как тростью, и при каждом шаге клинок вонзался в снег. Для человека, не знающего, куда идти, шагал он весьма уверенно.
— Это галлюцинация? — Чрезвычайно странно, оказавшись в галлюцинации, спрашивать, не галлюцинация ли это, на языке, которого я не понимал.
(В самом деле, сколько вообще человек в целом мире знают, что по-исландски галлюцинация — «ofskynjun»?).
Сигурд отозвался: вряд ли это ofskynjun; впрочем, наверняка не скажешь.
Мы шли. И шли. И шли. Несколько дней, но солнце никогда не садилось. Может, вы сочтете это преувеличением? Может, думаете, я имею в виду, что шли мы несколько часов, но они казались днями? Нет же, я говорю о нескольких днях! Мы путешествовали, постоянно испытывая усталость, однако ни разу не почувствовали, что надо поспать… Кстати, несмотря на поврежденное колено, я как будто мог бы двигаться бесконечно. Я думал о местах на самых северных окраинах мира, там, где солнце остается в небе по шесть месяцев подряд. Сколько нам идти?
Сигурд говорил мало и непонятно; по большей части от него слышалось только непонятное музыкальное позвякивание откуда-то из-под шкур, в районе шеи.
Потом я перестал с ним заговаривать, только пытался рассмешить. Ни разу не получилось.
Иногда я останавливался — просто для разнообразия. Умолял Сигурда подождать хоть минуту, однако он неизменно уверял, что отдыхать некогда. В ответ же на мои расспросы повторял:
— Потому что надо дойти.
Я спрашивал, куда «дойти», но он не знал. Я заявлял: раз уж он не знает, мне и подавно нет смысла идти за ним. Сигурд фыркал, отвечал, что я вправе принять такое идиотское решение, и шел прочь от меня. Когда он должен был вот-вот скрыться из виду, я начинал вприпрыжку ковылять за ним. Ведь я в нем нуждался — что я стану делать тут один? Так мы все пилили и пилили вперед. Нас ждало место, которое он не мог назвать, а я не мог представить.
Галлюцинациям положено быть интереснее, думал я. Скучно плестись много дней напролет по равнине; я только удивлялся, что способен так долго воображать нечто столь упорядоченно- правдоподобное. Холод пронизывал слишком глубоко, снежинки были чересчур разнообразны, а усталость моя — слишком болезненна для воображаемого мира. Лишь моя способность продолжать идти без отдыха и пищи казалась нереалистичной.
Конечно, бред! Отвратная, правдоподобная, холодная, затянувшаяся галлюцинация. Ломка не такой должна быть. Если только…
— Сигурд, я умер?
Он, наконец, хоть чему-то засмеялся.
— Ты здесь просто гость!
Если это место принадлежало Сигурду, как гроб принадлежал Сэй, мне хотелось бы узнать побольше. Обо всем. Я решил говорить без обиняков.
— Что это у тебя на шее звенит — ожерелье с драгоценностями Сванхильд?
Он остановился, быть может, решая, стоит ли подтверждать.
Решил:
— Да.
— Почему не наконечник от стрелы?
— Он достался Фридлейву.
— А ты знаешь, что его назвали заново? Сигурдом…
Он несколько секунд помолчал, потом ответил тихо-тихо:
— Да, я знаю. То была большая честь.
— Ты расскажешь мне об Эйнаре?
От этого вопроса он снова двинулся вперед.
— Та история не для тебя.
— Но я уже слышал.
Сигурд обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.
— Нет. Ты слышал мою историю по версии Марианн, а это совершенно не то. Как ты смеешь думать, что знаешь мое сердце, когда даже в своем не разобрался?
Вот такое красноречие от викинга, когда меньше всего ожидаешь… Я заткнулся и продолжал путь.
Мне все казалось, вот-вот что-то будет, но ничего так и не было. Я думал, мы сейчас увидим с гребня холма долину или мох на гранитных глыбах… однако за каждым «гребнем» оказывался только дальний горизонт. Я молился хоть о какой-нибудь перемене в этой монотонности. Каменная глыба. Отпечаток лосиного копыта. Замерзшая ездовая собака. Имя, протопленное в снегу неровными желтыми буквами.
Но перед нами был только лед, только снег. На третий день (кажется, на третий) я просто остановился. Сдался.
— Впереди ничего нет! Что ты ищешь? — Голос растаял в воздухе. — Сигурд, ты шел «туда» больше тысячи лет, но даже не знаешь, где это «там».
— Нужно идти, пока не дойдешь, — отозвался он. — А ты теперь прошел достаточно.
Это место ну нисколечко не отличалось от любого другого на снежной равнине. Я повертелся во все стороны, для убедительности взмахнул руками.
— О чем ты говоришь?
— Посмотри в небо.
Я поднял глаза. Несмотря на то, что никого не было на много миль вокруг, прямо на меня летела одинокая пылающая стрела.
Я хотел отодвинуться, но застыл на месте, сумел лишь прикрыть голову руками. (Хотя, после историй Марианн Энгел, логичнее было бы прикрыть сердце.) Стрелявший промахнулся на несколько дюймов, стрела вонзилась в землю, и лед раскололся, точно чудище-альбинос разинуло пасть. Льдины потрескались, вздыбились у нас под ногами. Большущая глыба ударила меня в правое плечо, повалила на другой зазубренный обломок. Мгновение ясности, как тогда, на краю обрыва, в машине — и все замедлилось перед глазами. Вода медлительно взвилась из трещины, и, наконец, я понял, отчего все это время над поверхностью, по которой мы шли, ничего не выделялось. Мы были вовсе не на земле — на огромной пелене льда. Замерзшие глыбы танцевали вокруг пируэты, и вскоре сила тяжести потянула меня во внезапно раскрывшееся море.
Все тело до костей пронзил мгновенный холод. Шкуры не спасали, только вредили — они пропитались водой и потащили меня на дно. Сначала удавалось пробиваться между прыгающих в волнах льдин. Я вонзался пальцами в любую щель. Почувствовал, как тепло всего тела втягивается в самый центр живота, но вскоре даже там стало холодно. Движения мои замедлялись, а зубы стучали так громко, что этот звук заглушал даже треск льда, и мне подумалось, не посинеют ли сейчас даже келоидные рубцы…
Сигурда видно не было. Возможно, его проглотили танцующие льдины. Остроугольный кусок льда толкнул меня в левый бок, другой ударил по затылку. Льдины кружили, стягивались все плотней, тянули меня вниз. Любой ученый объяснит, что колотый лед равномерно распределяется по всей поверхности воды, и именно это происходило в попытке закрыть пробитую стрелой брешь. Кажется, даже в воображаемом океане действовали основные законы физики — что, без сомнения, вызвало бы улыбку Галилея.
Я больше не мог держать голову над водой, а лед — тук-тук — стучался в уши (соцветия цветной капусты), и тогда я закрыл глаза, как обычно люди делают при погружении в воду, и почувствовал, как тело тянет вниз. «Вот, значит, как все закончится. В воде». Я ускользнул под лед и даже почувствовал некоторое облегчение.
Я без труда удерживал дыхание много минут, целую вечность, пока не устал ждать, когда легкие откажут. Открыл глаза, не рассчитывая ничего увидеть дальше, чем на пару футов. Под водой оценить
