плечо, а когда она чуть приоткрыла глаза, спросил, где мой боезапас.
— Ложись со мной. Все будет хорошо.
— Ты не понимаешь! У меня змея в позвоночнике…
— Глупыш, — протянула она. — Нашел кого слушать — змею! Они все врут!
— Ты не дала мне времени привыкнуть… — умолял я. — Завтра, я брошу завтра, но дай мне один день…
— Страдания душе на пользу.
— Нисколько!
— Если ты не можешь полюбить боль… — она пыталась придумать что-нибудь хорошее, — по крайней мере, выучись ее урокам.
Пусть я лучше неучем останусь!
— Я попрошу продлить рецепт, и тогда…
— Я спустила морфий в унитаз, — ответила она. — И доктор Эдвардс не станет ничего продлевать. А кредитку твою я заблокировала, так что если ты не собираешься меня грабить и покупать наркотики в подворотне, ложись в постель.
— Спи, — попросила Марианн Энгел. — Просто поспи.
Морфий делают из опиумного мака, Papaversomniferum, и впервые его выделил в 1803 году немецкий аптекарь Фридрих-Вильгельм Сертюрнер. Название происходит от Морфея, греческого бога сна, и я готов подтвердить, что название это самое подходящее. Морфий дарит ночные, бредовые ощущения, что окрашивали всю мою жизнь с тех пор, как наркотик впервые попал ко мне в вены.
Хотя в первую очередь морфий применяется как обезболивающее, он также способен унять страх и беспокойство, уменьшить голод и вызвать эйфорию. Всякий раз инъекция затопляла мой организм божественной сладостью и жизнь становилась терпимой. Морфий также угнетал мое сексуальное возбуждение, что, быть может, не является желанным побочным эффектом для большинства людей, но стало даром свыше для человека, который утратил пенис, однако сохранил способность вырабатывать тестостерон. Побочным же эффектом для меня стали постоянные запоры.
На самом деле морфий для меня выполнял и жизненно необходимую функцию — утихомиривал змею, хотя бы на время.
Переехав к Марианн Энгел, я принимал всего по 25 мг морфия четырежды в день, а теперь начал принимать по столько же на каждый час бодрствования. По мере того как росла моя невосприимчивость, увеличивалась и потребная мне доза.
Глава 29
Чернота и сознание пришли вместе. Я проснулся сразу же, глаза широко распахнулись, но ничего не увидели. По ощущениям (влажному, спертому воздуху) я догадался, что нахожусь в закрытом пространстве. Дышать было как-то тяжко, густо пахло гниющим деревом… я лежал на спине. А на мне лежал удушающий ужас.
Я прямо-таки слышал — нет, чувствовал — радость в змеином голосе; змея еще ни разу не была так счастлива в моем позвоночнике. Морфий ее сдерживал, теперь же, в этом странном месте, защита исчезла. Змея торжествующе била хвостом.
Я попытался вытянуть руки… но сделать это удавалось всего на пару дюймов — ладони натыкались на преграду. Плоское гладкое дерево. Пара футов в ширину; пара футов в глубину; длиной как раз в мой рост. У людей только один ящик таких размеров!
Это все не по-настоящему!.. Я попытался припомнить все, что узнал о ломке после морфия, ведь на самом деле это была именно ломка, а гроб — только игра воображения. Подобно студенту, молящемуся об отмене экзамена, я читал о том, что бывает после отмены наркотика.
Резкий отказ от морфия (в отличие от некоторых других наркотиков) жизни не угрожает, однако может вызывать странные видения. Точно, это видение.
Я не могу лежать в гробу, и причин целая куча! Как меня могли бы вынести из спальни и похоронить, даже не разбудив? Если деревянный гроб уже гниет, как же я умудрился провести столько времени под землей? Откуда тут остался кислород? Все это невозможно; следовательно, у меня галлюцинации.
Но разве люди с галлюцинациями настолько рационально мыслят, что способны осознать свое состояние? Разве не полагается галлюцинациям быть иррациональными по определению? Я не ощущаю никакой утраты связи с реальностью; честно говоря, мое положение кажется уж
Мне понадобилось немного времени, чтобы обнаружить: наркоманы без дозы теряют самообладание точно так же, как беспечные миллионеры теряют деньги: сначала постепенно, а после — внезапно.
Поразмыслив как следует, я мгновенно утратил самоконтроль. Случившееся со мной лучше всего назвать состоянием, обратным прозрению — мысли, вместо того чтобы собраться вместе в миг ясности, рванули из мозга точно жертвы, пытающиеся вырваться из эпицентра катастрофы.
Развернуться было просто негде, но все равно я лихорадочно заработал кулаками. Я молотил по деревянному ящику, погребенному на шесть футов под землей. Я царапал дерево, пока не стер ногти в кровь, кричал, пока не потерял всякую надежду. В больнице, в ожидании очередной процедуры пересадки кожи, мне казалось, я познал страх. Чепуха; я ничего тогда не знал. Проснуться живьем в гробу, понять, что ждешь конца, — вот это страх.
Истеричный бунт, конечно, ничего не дал. И тогда я смирился. Если мне каким-то образом удастся пробиться сквозь дерево, я не смогу отменить свою смерть, поменяется только способ смерти.
Вместо того чтобы погибнуть от нехватки кислорода, я захлебнусь землей, которая неминуемо хлынет в гроб. Как бы я ни жаждал воздуха, земля всегда прожорливей. И вот тишина пала на мой ящик, точно одеяло из трупной кожи. Делать было нечего — только ждать, и я принял решение сохранять достоинство.
Дыхание отдавалось эхом в гробу, как в поизносившемся концертном зале. Я решил, что буду вслушиваться, пока что-то слышно, а после самая последняя, тихая нота моего финального вздоха растает в темноте. Я скончаюсь тихо, обещал я себе, ведь я уже и так (учитывая, какая страшная была авария) умудрился прожить дольше, чем положено.
Потом я осознал, насколько это глупо — мысли о смерти во время галлюцинации. Ничего страшного. Спокойно. Как я учил Марианн Энгел в Германии? Все дело в дыхании. Успокаиваешь дыхание, чтобы руки не дрожали. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ровнее. Спокойнее. Я оружие, говорил я себе; оружие выживания, выкованное в огне и неостановимое.
А потом. Ощутил. Нечто. И это «нечто» можно описать лишь словом, которое мне не хочется использовать: дурацкое словечко из философии нью-эйдж, которое я вынужден ввести в сюжет, поскольку,
