качестве аргумента убеждал нас, что, если сможешь прикончить двоих наблюдателей, то, по крайней мере, мы с Хайнрихом ускользнем до появления всей кондотты.
А ты бы увлек Брандейса в другую сторону; если надо, на руках бы отнес. Ты уверял, что это точно самый лучший вариант. Нельзя же просто сидеть и ждать верной смерти?
В конце концов, все споры оказались напрасны. Пока мы спали, а ты должен был стоять на страже, ты взял свой арбалет и выскользнул в ночь. Мы даже не узнали, что ты ушел, пока ты не вернулся и не разбудил нас.
— Они мертвы, — сообщил ты. — Скоро рассвет, а другие уже близко; нам надо спешить.
Как и в Нюрнберге, я едва могла справиться с ужасом при мысли, что ты убил человека. В этот раз, впрочем, моя наивность тебя рассердила. Ты объяснял:
— Ты что, не понимаешь, что случится, если нас поймают? Они убьют Брандейса и меня, с тобой же будут развлекаться, покаты не начнешь жалеть, что жива! Беременность тебя от них не убережет! Тебя изнасилуют, а потом, если повезет, жизнь твоя вытечет по капле раньше, чем душа! Так что нечего стоять тут и судить меня, что я не уважаю чужую жизнь! Я как могу, стараюсь сохранить наши!
В итоге я согласилась, что больше не смогу одновременно и оставаться с тобой, и защищать нашего ребенка.
Расставание было неизбежно, Я поеду в Майнц, и до твоего возвращения буду прятаться в общине бегинок. Вы с Брандейсом отправитесь в другую сторону. Возможно, после смерти самых свирепых и умелых преследователей у вас появятся шансы.
Брат Хайнрих укроется в Энгельтале — его наверняка примут, если он явится без меня. Я поблагодарила его от всего сердца, поцеловала в лоб и пообещала молиться, чтобы наемники не разрушили его дом.
— Не трать молитвы на такие глупости, сестра Марианн, — возразил он. — Это всего лишь четыре стены с крышей. А я живу в Доме Господа.
— Если у нас родится мальчик, — сказала я, — он будет обязан своей жизнью вам. Мы назовем его Хайнрих.
— Ты окажешь мне большую честь, — отозвался старик, — если назовешь сына Фридрихом.
И я пообещала.
Погода менялась; быть может, удача наконец-то повернется к нам лицом? С самого бегства из Майнца мы молились о снежной буре — снегопад скрыл бы наши следы. Брат Хайнрих плотно завернулся в зимние одежды, а поверх надел плащ отца Сандера, чтобы лучше укрыться от бури. Он шел прочь от нас, и проваливался в снег, и неуверенно нащупывал дорогу, а через несколько минут совсем исчез. В последний раз я видела его спину в плаще, на котором архангел Михаил сражался с драконом из Откровения, а потом все поглотила белизна.
Брандейсу арбалет никак бы не помог, и ты сунул его мне в руки, хотя я сопротивлялась и не хотела брать. Ты заявил, что стрелять не обязательно, но взять его нужно, на всякий случай, и что ты не отпустишь меня без оружия. Я уступила только потому, что ты был непреклонен.
Ты быстро набучил меня заряжать стрелы и спускать тетиву.
— Прижимаешь арбалет к плечу, вот так, потом наводишь на цель. Чтобы руки не дрожали, нужно успокоить дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ровнее. Прицелься. Доверься стреле. Дыши. Спускай.
Ты закрепил арбалет на боку лошади и, распахнув мой теплый плащ, еще раз обхватил рукой выпирающий живот. Другой рукой ты надел мне на шею свой шнурок с наконечником стрелы.
— Для защиты; тебе это нужно больше, чем мне. Можешь вернуть, когда мы опять встретимся. Обещаю — наша любовь так не закончится.
Ты ударил мою лошадь, и та рванула вперед. Я лишь раз обернулась на тебя, смотревшего мне вслед, а потом полностью сосредоточилась на дороге, уводившей меня и нашего нерожденного ребенка прочь от опасности.
Бушевала метель. Я пыталась представить, что будет с тобой теперь. Сколько явится наемников — Дюжина? Две дюжины? Должно быть, это зависело от того, где они сейчас, бьются ли на стороне кого- нибудь из знати? Или Конрад приведет всех своих солдат сюда с целью показать, что бывает с дезертирами? Судя по тому, что я о нем слышала, такая стратегия казалась весьма вероятной. Я гадала, есть ли у тебя хоть шанс спастись и выжить. Я видела, с какой ловкостью ты обращался с арбалетом, но когда столько противников… Как можно избежать своего прошлого, которое требует расплаты? Ветер усилился, метель застилала глаза белизной. Холод пронизывал меня до костей.
Я не смогу! Не справлюсь без тебя… Глупо было думать, что я смогу уехать — как раз тогда, когда нужна тебе больше всего! Через полчаса я развернула лошадь и поскакала туда, откуда начала путь. А сама все молилась: только бы не опоздать!
Следы мои уже едва виднелись в снегу, но я знала все тропинки к дому Хайнриха, хотя от снега не видела ничего ближе чем в сотне футов перед собой.
Но тут ветер донес мужские голоса — много голосов — и я догадалась, что за тот час, пока меня не было, сюда явилась вся кондотта. Оставался лишь один вопрос: успел ли ты с Брандейсом уйти раньше?
Я подъехала к заросшей кустарником вершине холма, за которым виднелся домик, — в этом кустарнике я пряталась ребенком. Мне и в голову не пришло, что здесь могут затаиться солдаты, — лишь по чистой случайности я не наткнулась на засаду. Я направила лошадь в кусты погуще и привязала к низкой ветке, а сама заняла позицию, с которой хорошо виднелась сцена внизу. В такую пургу меня не заметят.
Почти сразу я увидела самое страшное: вы с Брандейсом не успели скрыться.
Солдаты тащили тебя из дома. Чей-то голос ясно донесся сквозь бурю, Конрад Честолюбец шумно радовался собственной удаче:
— Не один дезертир, а сразу два! Два!
Солдаты заломили тебе руки за спину и толкнули. Ты упал на колени.
Конрад шагнул вперед и взял тебя за подбородок, запрокинул тебе голову, чтобы заставить смотреть в глаза. Все так же смеясь, он, кажется, пытался сам поверить, как же ему повезло. Призрак явился из самых глубин его памяти. Призрак, которого можно использовать с целью преподать урок живым…
Что мне было делать? Я подумала, нужно вытащить арбалет и начать стрелять. Метель; солдаты не заметят стрел и, может, даже не поймут, откуда эти стрелы. Но что пользы? Их не меньше двух дюжин, наемных убийц, а я ни разу в жизни не стреляла из арбалета. Мне повезет, если удастся попасть хоть в кондотьера. А потом мне в голову пришла другая мысль: нужно целиться в Конрада. Если командир повержен, дрогнут и остальные, разве нет?
Конечно, нет. Они были профессионалы, а я понимала, что не сумею никого убить, Конрада в том числе.
Тебя удерживали несколько солдат, Брандейс же был так слаб, что его несли всего двое. А когда отпустили, он рухнул на колени, не в силах удержаться на ногах. Конрад потребовал:
— Говори!
Колючий ветер бил в лицо, порывы доносили все слова солдат в мое укрытие. Я не знала, считать ли удачей, что я все слышу, или наоборот. Впрочем, я порадовалась, что не нужно подбираться ближе.
Брандейс склонился, как кающийся грешник, молящий о прощении, и ветер донес ко мне голос:
— Я заслужил любой смерти, на твой выбор. Самой ужасной, какой только захочешь, какую придумаешь. Сделай из меня пример, урок остальным. Я отрекаюсь от решения бежать из кондотты. Я был как испуганный ребенок. Прошу лишь наказать меня, меня одного!
— Как интересно торговаться с тем, кто больше ничего не может предложить! — заметил Конрад, и все засмеялись.
Брандейс был твердо намерен довести свое последнее земное дело до конца. Перед лицом своих палачей он ни разу не взмолился о пощаде для себя. Нет, в последние минуты он страстно выпрашивал жизни для лучшего друга.
Брандейс напомнил, что он, когда покинул кондотту, действовал сам и ошибся…
