в правление, за ним потянулись старики, члены станичного Сбора.
А на площади стеклось уже до тысячи человек и в гомоне всё больше стали
преобладать женские голоса.
Полина на этот раз оделась как казачка, в кубовое платье в каких ходили большинство станичниц в будние дни, сверху в обтяг, с широкой в складках юбкой, на голове вишнёвый с цветами платок. И всё одно она смотрелась какой-то нездешней, выделялась нежной, необветренной, непрожаренной полевым солнцем кожей лица, узкие, покатые, хоть и полные плечи свидетельствовали, что их обладательница не то что никогда сено на воз не грузила, но и вряд ли 'балансировала' с вёдрами и коромыслом наперевес. Не 'выручали' Полину ни высокая грудь, ни широкие бёдра. Подавляющее большинство 'рядовых' казачек, с измальства работающих по дому и в поле, хоть и не в такой степени как крестьянки из новосельских деревень, но имели, как правило, лица обветренные, плечи широкие, ладони от стирки шелушащиеся. И лишь выражение лица у Полины сейчас было точ в точ как у других казачек - тревога за мужа, за отца.
Тихон Никитич не мог такое дело как разгон коммуны никому перепоручить. Иван все же ещё слишком молод, Щербаков вполне может 'наломать дров', к тому же явно 'копает под него'. Потом дело уж очень такое... его надо сделать деликатно, чтобы не возникло никаких осечек. Получив телеграмму из отдела, он полночи просидел без сна, продумывая каждую деталь, после чего в пять утра объявил 'тревогу'. Формирование второй сотни и назначение ее командиром Ивана, было вызвано не только тем, что коммунаров с семьями слишком много и одной не очень боеготовой самоохраной сотни могло просто не хватить, таким образом, в корне пресекалась возможность 'самодеятельности' Щербакова.
Из станицы отряд выступил ровно в семь часов утра, чтобы за час рысью дойти до лагеря и застать там всех до того, как они успеют разойтись по работам...
ГЛАВА 24
Уже не первый день в коммуне царило пасмурное настроение. Как ни пытался Василий пресекать слухи, но известия о свержении советской власти в большинстве губернских центров Сибири продолжали распространяться. Эти известия приносили в основном крестьяне-новосёлы, кто желая предупредить, кто со злорадством: готовьтесь, скоро вас всех в расход. Среди коммунаров тоже началось брожение умов. Некоторые горели желанием бросить уже успевший опостылеть им крестьянский труд, разобрать оружие, и пока не поздно уйти в горы, в тайгу, партизанить. Другие с ними не соглашались, они наоборот хотели оставаться на месте, убрать хлеб, продолжать строительство жилья, чтобы было, где перезимовать. Находились и такие, кто втихаря предлагал убрать из руководства коммуны всех коммунистов, дабы не провоцировать казаков, дескать, мы к советской власти уже никакого отношения не имеем. Но почти ни у кого не было желания возвращаться в холодный и голодный Питер. Увидев, дружные всходы пшеницы все окончательно уверились - здесь куда легче можно пережить лихолетье. К тому же во всей округе, окрестных деревнях запасено пропасть хлеба от прошлогоднего урожая, и не потому, что он был очень уж богатый, напротив, и засеяли и собрали куда меньше чем до войны. Просто, всегда оставались большие излишки, которые сбывались купцам, а в прошлом году всё так и осталось в амбарах да скирдах - какая торговля, если в стране неразбериха и транспорт стоит. Грибунин на заседаниях совета коммуны вел себя очень осторожно, стал тайно собирать собрания партячейки, чтобы, случай чего, выступить единым фронтом против поползновений внутренних антибольшевистских элементов. За всеми этими 'комунными' интригами как-то ушло на второй план очевидное, что после свержения советской власти в области и уезде над коммуной повис вполне реальный 'домоклов меч'...
Едва конный строй появился ввиду лагеря, он сразу же из походного развернулся в лаву, охватив палаточный городок полукольцом. Коммунары, позавтракав, собирались расходиться по работам. Они растерянно смотрели на приближающихся всадников. Раздались крики, женские визги, детский плач...
- Казаки! Казаки!... Ну вот и дождались, надо было ещё на той недели в горы уходить... Эх Грибунина-то снять не успели, а то бы нам может и не было ничего...- слышались возбуждённые реплики.
Впереди на рыжем жеребце атаман Фокин, одетый по полной форме, рядом с ним молодой сотник с напряжённым лицом. Казаки окружили лагерь, но шашек не обнажали, винтовок из за спин не доставали. Навстречу атаману вышел Грибунин, за ним сбились, словно стадо баранов, коммунары, мужчины, женщины, дети, испуганно озираются, о сопротивлении никто и не помышляет.
- Ну, что господин председатель, я ведь вас предупреждал, добром просил,- к лицу атамана прилила кровь. Он снял фуражку с красным околышем, достал платок вытер вспотевшие лоб, шею и обильно посеребренные волосы. - Раз вы не прислушались к моим уговорам раньше, то сейчас я уже выступаю от имени Временного Сибирского правительства, и вынужден в отношении вас применить силу. Объявляю, что ваша артель-коммуна упраздняется, ввиду того, что согласно постановлению 4-го войскового круга все бывшие кабинетские земли передаются в собственность Сибирского казачьего войска. Об этом имеется приказ войскового атамана,- конь под атаманом явно волнуется, прядает ушами, в какой-то степени и ему передаётся волнение хозяина.- На основании вышеизложенного, приказываю, наличное оружие сдать и всем разойтись, куда вам будет угодно. Сельхозинвентарь, вещевое имущество, лошадей и скот разрешаю поделить и забрать с собой. Ну, а походные кухни и хлебопекарню мы у вас реквизируем. Мой вам совет, всё продайте и на вырученные деньги уезжайте откуда приехали. Если же намереваетесь остаться, то только небольшими группами, не более десяти семей в одной деревне, будем проверять и выселять. Но сначала немедленно сдать всё имеющееся у вас оружие.
- Господин атаман, мы люди мирные,- Грибунин стоял перед восседающим на лошади Фокиным и, задрав голову, старался смотреть ему в глаза.- Мы приехали пахать землю, работать, и никому здесь не причинили никакого вреда, никого не стеснили,- голос Василия срывается, но он до конца пытается изображать наделенного властью и доверием людей лицо.
- Господин председатель, мирные люди не начинают с того, что захватывают им не принадлежащее. Неужто, вы думаете, что мы бы сами тут эту землю не смогли бы распахать и засеять? Она была императорская, потому мы ее и не смели трогать. Мы чтим закон, а вот вы нет,- укоризненно покачал головой атаман.
- Царя уже второй год как нет,- дробным голосом возразил Грибунин.
- Ну, так считайте, что и власти, приславший вас сюда, тоже нет!...
Тихон Никитич по пути мучительно думал, что и как сказать коммунарам, чтобы они обязательно, добровольно выдали оружие, толком так ничего и не надумал. Получилось, как получилось, но впечатление его слова произвели. Коммунары стояли как оглушённые. Они не могли не понимать, что это конец всему тому, чем они жили последние полгода, ради чего приехали сюда за тысячи вёрст, во что вложили столько сил...
- Мы не хотим применять насильственным мер, не хотим кровопролития, - вновь заговорил атаман.- Вы русские люди, и мы русские люди. Потому давайте разойдёмся по хорошему. Сдайте оружие и вы свободны. А то, что скоро во всей России восстановится законная власть и порядок, можете не сомневаться.
Хоть и предчувствовали коммунары нечто подобное, но оказались не готовы к тому, что это произойдёт вот так, вдруг. Вроде всего полчаса назад завтракали, собирались на прополку, и вот те на, крутой поворот судьбы.
- Хорошо, мы сдадим оружие, но дайте нам дождаться созревания урожая, собрать его,- пытался 'торговаться' Грибунин. В толпе коммунаров нарастал ропот:
