поселился на своей земле, на хуторе, где и родились его трое сыновей. Жена умерла шесть лет назад, и теперь старый унтер в одиночку командовал своим 'семейным войском'. Рачительным, прижимистым хозяином слыл Силантий. Его и казаки уважали - он служивый человек, и они служивые. Уважали и кержаки, но не за то, что женился на кержачке, после того как вышла она за 'троеперстника' ее негласно отрешили от староверческой общины и с ней не роднились. Уважали Силантия староверы за трудолюбие и отвержение всяких телесных утех, таких как вино и всё прочее. А вот новосёлы Силантия недолюбливали и побаивались. Старик их тоже невзлюбил: как так, он за свою землю верой и правдой четверть века служил, и под пули, и в штыки ходил, а этим задаром, да ещё ссуду денежную давали. И уж совсем не по душе пришлись ему коммунары. Антихристы, царёву землю захапали, вот им ужо за это воздастся. Царь для Силантия всегда был почти как Бог. Случившееся в 17-м объяснял просто, слаб был Николашка, никудышный царь, не то что папаша его. Потому свято верил, эти большевики недолго покалабродят, да сбегут и опять царь будет. Для старого служаки высшим авторитетом являлся император Александр III. Вот это царь так царь, и обличьем богатырь и мазурикам-варнакам спуску не давал, не то что сынок.
Бахметьева Силантий принял с радостью. Он горел желанием поговорить со знающим человеком из уездного центра, узнать скоро ли наступит конец всему этому колобродству... Бахметьев высказывался осторожно и сдержанно, смекнув что старый хуторянин как никто другой попадает под определение кулак, которых советская власть сразу и бесповоротно определила в разряд своих злейших врагов. Но уже вполне зрелые сыновья Силантия оказались не столь консервативны, и их Бахметьев попытался 'прощупать'. Вечером его с возницей пригласили за общий стол. Силантий жил в одной избе с младшим неженатым восемнадцатилетним сыном. Двое старших, тридцати и двадцатишестилетний, жили отдельно с жёнами и детьми. Для них срублены свои избы, но в горячую пору, как работали, так и завтракали, и обедали, и ужинали все вместе в отцовой избе. Вроде бы, здесь наблюдалось много общего с той же коммуной, но очевидна была и разница: стол накрыт куда богаче и разнообразнее, и сидящие за ним не казались такими измученными и уработанными, как коммунары. Казалось, не будь во главе стола сурового старика, сыновья, снохи и внуки, тут же почувствуют себя свободнее, начнут смеяться, шутить...
Бахметьев, не пообедавший у коммунаров, сейчас с аппетитом ел обыкновенную пшённую кашу. Ее так щедро заправили вяленой бараниной и сдобрили топлёным маслом, что он быстро насытился. А ему ещё налили две большие кружки парного, вечерней дойки, молока. Потом пришлось ещё отведать и свежего мёда в сотах - возле хутора Силантий держал пасеку, в несколько десятков рамочных ульев, качал мёд через медогонку и немало выручал, продавая его в Зыряновске и Усть-Бухтарме. После ужина женщины собрали посуду, а мужчины с гостями остались за столом, разговоры говорить. Дни стояли длинные и лампу зажигать, всё дорожавший керосин тратить, было без надобности. К счастью старик, разочаровавшись в осведомленности гостей, вскоре к ним потерял интерес, стал подслеповато щуриться и ушёл спать, после чего Бахметьев почувствовал себя свободнее. Уже через несколько минут 'разговоров' с сыновьями он определил, что те о царе особо не сожалели и больше интересовались не тем, кто там в Петрограде 'наверх взошёл', а ценами на хлеб, мануфактуру. Второй сын Прохор, призванный в 14-м году в действующую армию, три года отвоевал на фронте и придя домой в середине 17-го в отпуск после ранения, назад в часть, несмотря на неодобрение такого поступка отцом, не вернулся. Старший Василий вообще не служил. Отец, дав крупную взятку фельдшеру, сумел его 'отстоять'. Хоть Силантий сам и был верный служака, но понимал, что если оба старших сына уйдут в армию, ему с младшим и бабами с таким хозяйством ни за что не справиться, а батраков он никогда не нанимал, не доверял чужим.
Бахметьев сообщил, что в России особенно в городах свирепствует голод. Кроме побывавшего на фронте Прохора, старший Василий и младший брат Федор, никогда не ездили дальше Усть-Каменогорска и настолько привыкли за свою жизнь к обилию продуктов, что просто не могли поверить в иное существование. Даже Прохор, знавший, что такое скудные солдатские харчи, не до конца верил в то, что говорил Бахметьев. А тот тем временем осторожно перевел разговор на коммунаров.
- Не нратся мне как у их,- сразу и безапелляционно заявил Прохор, унаследовавший от отца прежде всего его длиннорукость.
- А что так?- заинтересовался 'мнением со стороны' Бахметьев.
- Сначала вроде посмотришь, весело, дружно живут, а присмотришься... Я на войне последнее время на Румынском фронте был, так вот, у них там в комунии этой как в армии, по команде с постели встают, по команде работают, по команде жрать садятся, спать ложатся. Наверное, и баб пользуют когда в рельсу ударят, все разом. Не, не нратся мне такая комуния. Это наш батя в солдатах по команде двадцать пять годов жил, а мне и трёх годов хватило, у меня такая жисть вот она где,- Прохор ребром ладони чиркнул себе по горлу.
- Зато справедливость, все поровну, никаких хозяев, атаманов,- осторожно встрял в разговор доселе молчавший мужик-возница.
- Да какая там справедливость,- отмахнулся уже Василий.- И у них все по-разному работу ломят. А председатель их тот же атаман, командует, а сам не сеет, не пашет, и косы в руки не возьмет.
- Ну, кто-то же должен командовать,- в свою очередь возразил Бахметьев.
- Должен... Да только простому работному человеку всё одно, кто над ним командует председатель ли, атаман ли, иль ещё какой барин-начальник,- твёрдо стоял на своём Прохор.- Я вот у свекра в Васильевке гостил, их деревня недалеко там верстах в десяти от той комунии, они их часто видют. Говорят, и живет этот председатель не как все они. Он бабу свою докторшей поставил, она в лазарете сидит цельными днями, а остальных баб и девок наравне с мужиками в поле, на огород, траву, молочай с осотом полоть гоняет. А докторша-то она совсем плохая. К ей васильевские бабы с хворями своими и с детьми ходили. Так она и лечить-то почтишто не умеет, и роды принимать не берётси. Только и может перевязать, да нашатыря дать - все ее лечение. И ещё говорили, что многие коммунары на председателя свово обижались, за то что и робят своих ото всех отделяет. Когда в станицу ездит в лавку, провизию для всех покупать, так не только пшено или соль, а втихаря конфеты с пряниками и всё только для своих, других никогда не побалует. А председательша втихаря робят своих и обучает грамоте, а остальные как хотят, пусть неуками растут, а ведь могла бы и всех собрать да обучать. Она, говорили, хоть и простого рабочего дочка, но шибко грамотная, в Питере в гимназиях обучалась...
Много совершенно неожиданных сведений о коммуне узнал Бахметьев из этого разговора, пока тускнея догорал за дальними горами закат. Услышанное органично дополняло его собственные наблюдения. Ближе к полуночи, когда собеседники уже плохо различали лица друг друга, Бахметьев всё же не удержался и стал высказываться в более просоветском, агитационном духе. Он не хотел, чтобы даже у этих кулацких сыновей сложилось отрицательное мнение о всей советской власти:
- Совместно, сообща трудящиеся смогут добиться куда большего, чем единолично, или даже как у вас тут на хуторе, большой семьей...
Младший и старший братья, возчик слушали с интересом. Прохор же спросил с подозрением:
- А ты, мил человек, страховой, не из большаков ли будешь? А то оне нам на фронте такие же речи толкали.
Бахметьев поспешил отшутиться, де куда мне такому плюгавому до настоящих большевиков, те в Совдепе сидят, по уезду пешком и на телегах не шастают. Просто он сочувствующий, а речи большевистские в газетах читал, и многое в них ему кажется правильным.
- Может и правильные, только меня в комунию никаким калачом не затащишь. Я на своей земле сидеть хочу, - с этими словами фронтовик Прохор встал и пошёл спать, как бы подводя итог спору...
- Ладно, спать пора, завтра с утра, отец рано подымет,- позёвывая, поднялся вслед и Василий.
Младший брат, Федор, фактически не участвовавший в споре, поспешил вслед. Бахметьеву с возницей ничего не оставалось, как тоже идти на отведённый им для ночевки сеновал. У всех живущих здесь людей были свои первостепенные дела, а то, что там где-то за горами творится, кто-то с кем-то борется, воюет за власть, это их интересовало постольку поскольку. Главное - вырастить хлеб, да накосить сена, чтобы зимой было чем кормить скотину...
