Все это время он был на мостике; он позволил ей выговориться; позволил кораблю услышать ее, чтобы оправдаться. Он был в безопасности.
Она забыла о речи и начала выть.
Хриплый от желудочного сока и усталости ее идущий из глубин души вой разлетался по «Капризу капитана» пока индикаторы на ее интеркоме не погасли.
Но так как она не получила облегчения, она продолжала выть. Но сейчас стены ее каюты были единственными кто слышал ее.
Она не могла остановиться, пока не заболело горло.
Затем она рухнула в кресло и закрыла лицо руками.
Терпение.
Та часть ее, которая все понимала и ничего не открывала, не объясняла, почему. Она просто сказала ей:
Ждать.
Дэвис не будет отправлен к Амниону еще в течение двенадцати часов. Многое может произойти за двенадцать часов. Целая жизнь может быть выиграна или потеряна. Надежда и крах могут быть такими же летучими и неуловимыми, как приступ прыжковой болезни.
Сначала самое простое.
А самое простое это – ждать.
Но не так. С этого места она не могла видеть интерком.
Не зная почему, Морн поставила кресло так, чтобы ясно видеть индикаторы статуса интеркома. Затем, поскольку она воняет желудочным соком и непереваренной овсяной кашей, она вероятно, может отправиться в санблок и умыться, а потом сесть и ждать.
Каждая секунда приближала конец. Конец ее сына – и ее. Тем не менее, она была терпелива.
Уверенная, ирреальная часть ее разума знала, что она делает. Нику тоже было любопытно, что с ней; он был слишком заинтересован в развитии своего реванша, чтобы игнорировать ее. Когда она просидела, ожидая, неподвижная, словно погруженная в кататонию, час или больше, статус-индикатор внезапно зажегся зеленым светом.
Он хотел проверить ее, подслушивая.
И она мгновенно начала выть и биться, словно умирающий кот.
От предыдущих криков голос ее звучал сломленным и патетическим, одержимым и неузнаваемым. Это было правдой, не так ли? насколько она знала, она говорила ему правду.
Она продолжала это, пока Ник не выключил интерком. Затем вскочила на ноги.
Неуверенной походкой приблизившись к санблоку, она достала все твердые вещи, какие смогла найти: щетки, аптечку, депиляторы, устройства для причесывания, флаконы. Сев в кресло, она разложила собранное у себя на коленях и продолжала ждать.
Час?
Больше?
Меньше?
Преимущество ее безумия, непонятной уверенности было в том, что оно не наказывало ее по истечение времени. Оно диктовало ей быть терпеливой – и позволяло подчиняться.
«Спокойствие гегемонии» и Малый Танатос, должно быть, появились на скане. И «Тихие горизонты» сейчас достаточно близко, чтобы принять участие в том, что произойдет. Она могла думать об этом, но не могла беспокоиться. Ее способность беспокоиться исчезла – было похоронено или выгорело. Лицо Дэвиса ясно стояло перед глазами, словно она могла видеть каждый мускул его лица, отвечающий на пытку мыслями; но это не вызывало никаких эмоций.
В данную минуту – ожидая, словно она была погружена в коллапс с помощью парализатора – она делала все, что могла ради сына.
Только попытайся, бормотала она внутри тишины в ее черепе. Попытайся победить меня. Я умоляю.
Что заставляет тебя забыть, что Ангус победил меня давным-давно. Для тебя ничего не осталось.
Он обучил меня всему, что я знаю.
Когда интерком снова ожил, она разразилась рыданиями и начала швырять предметы по каюте, осыпая интерком щетками. Между всхлипываниями она кричала:
– Ник! Ник! – словно у нее рвались легкие. Как только она выбросила все вещи, она встала, схватила кресло и швырнула его о стену.
– Ник!
В тот момент когда интерком выключился, она рыдала от усталости, так же как от безумного необъяснимого коварства.
Но сейчас она покончила с ожиданием. Сейчас настало время предпринять следующий шаг.
Судорожно втягивая воздух, она поспешила в санблок.
