Потом карлик повернулся и пошёл к арестованным, и тут...

Молочница остановилась и посмотрела на мать.

— и тут около него взорвалась земля.

Кверху взметнулся столб огня почти малинового цвета.

Земля брызнула фонтаном, и сейчас же зазвенели стёкла и дурным голосом закричала какая-то женщина.

Кто-то сзади или впереди выстрелил из браунинга, и сейчас же завопило несколько голосов.

Полумёртвая от страха, она подумала, что падает, но сейчас же почувствовала, что падать ей некуда, что она стоит неподвижно и прямо, как в гробу, в людской толще.

Ничего впереди не было уже видно.

Полз дым тяжёлыми круглыми клубами, и выше его была только вывеска:

«Офицерский клуб».

Всё это заняло ничтожнейшую часть минуты.

Потом вдруг её подняло и шарахнуло в сторону.

Как будто огромная метла поднялась и разбросала людей. Сразу всё закричало, заговорило, заверещало в рожки и сирены, застонало и заплакало.

Какие-то люди, истошно крича и трясясь от страха, пёрли на толпу, лупя направо и налево рукоятками браунингов.

Около клуба, на развороченной и вывернутой наизнанку земле, блестела кровь, валялись какие-то люди и через клубы дыма, в оседающей пыли страшно желтело заголённое тело.

Автомобиль стоял, вздыбясь, как конь на триумфальной арке.

Взрывом сломало деревце, и зелёную купу подбросило на балкон, а изуродованный ствол торчал из- под измятой решётки.

Молочница стояла минуту неподвижно и видела, как карлика усаживали в автомобиль; двое военных стояли около дверцы, а он суетился, что-то говорил им и всё никак не хотел или не мог войти в автомобиль. Наконец его как-то усадили, дверца захлопнулась, военный снаружи подёргал её и покачал головой.

Это она ещё видела. Потом за ноги проволокли куда-то того, в пиджаке и грязной сорочке, который только что стоял около стены: у него была начисто оторвана голова, и из подмокшей сорочки тянулось что- то чёрное и красное. Когда она увидела это, она мгновенно вспотела и её закачало. Это колебалась толпа, распирая каменную коробку площади. И молочница потеряла сознание.

Очнулась же она среди сквера.

Она лежала на газоне. Бидоны стояли рядом.

Над ней наклонился полицейский и держал её за плечо. «Тётушка, слышишь, тётушка?» — говорил он ей, и по его тону она поняла, что он окликает её уже давно. Она вздохнула, взглянула на его грубое солдатское лицо, жёсткие усы и вдруг заплакала...

Заплакала она и сейчас, когда окончила свою историю.

— Я хотела ему налить сливок, да не было куда, а он махнул рукой и сказал: «Ладно, не надо».

— Что же вы плачете? — улыбнулась мать и налила ей ещё чашку. Хорошо, что всё так кончилось! Вот, пейте!

— Спасибо, — сказала она, всхлипывая и тоже улыбаясь.

— А ты, Леон? — спросила мать, обращаясь к отцу, но он уже не слушал её, а блаженно курлыкал над бидоном, цедя холодные, густые сливки.

— Так что ж это было? — спросил он, возвращаясь к столу.

— А кто ж его знает... — ответила молочница, уже успокоясь. — Значит, кто-то что-то им подстроил.

— Да, но что же? Бомбу, адскую машину или гранату?

— Да кто ж его знает! Если бы я следила за тем... — беззаботно сказала молочница.

— Да! — Отец быстро допил чашку и отодвинул её в сторону. — И этот карлик...

— Это он и был, — сказала молочница.

Отец мгновенно понял, что она хотела сказать.

— Он?

— Он самый! — с испугом подтвердила молочница.

— А! Идиоты! — Отец быстро вскочил со стула и снова сел. — Ничего не могут сделать порядком, как следует! Такой был случай! Стоял рядом, были бомбы, только протянуть руку — и вот, пожалуйста, сел в авто и уехал. Да за это я бы им головы оторвал. Герои! — Он с каким-то злым восхищением ударил ладонью по столу. — Пожалуйста, сел и уехал!.. Скоты!

— Как тебе не стыдно, Леон! Ведь они погибли! — упрекнула мать.

— Да, они погибли... верно, погибли, — сумрачно вспомнил отец. — Да, они-то погибли! — воскликнул он снова. — Да он-то! Он-то остался жив! Как вы говорите? Стоял около автомобиля, суетился и всё не мог в него влезть?

— Влезть, верно, не мог, — подтвердила молочница. — Наверное, уж очень растерялся.

— Чёрт знает что такое! — выругался отец и сел на стул верхом. — Я отдал бы всю институтскую коллекцию, только взглянуть бы на его череп! Ну ладно, будем ждать газет...

— Хочешь ещё кофе? — спросила мать.

— И всё-таки это непонятно, в высшей степени непонятно! — заговорил он, опять расстраиваясь. — Вы, милая, стояли рядом, смотрели...

— Слушай, оставь ты её, оставь в покое! Видишь, девушка чуть жива от страха, принесла тебе сливок, а ты её мучаешь! Ну что она может знать? — вмешалась мать.

— Ну, ладно, ладно, — успокоился отец, — будем ждать газет.

В это время вошла Марта.

— К вам давешний офицер, — сказала она.

— А? — отец не успел задать вопроса. В комнату входил полковник Гарднер.

Он был в штатском, и только в петлице его плаща торчал какой-то значок военного образца.

— О! — сказала мать удивлённо и радостно. — Дорогой гость...

— И прибавьте: незваный и негаданный, — улыбнулся Гарднер. — Извините, особые обстоятельства заставили меня...

— Он ещё извиняется! — возмущённо взмахнула рукой мать. — Садитесь, садитесь, пожалуйста! Вот я сейчас вам налью кофе. Кроме того, у меня есть к вам дело...

— Буду слушать с полным вниманием, — слегка поклонился Гарднер, — а то вы в самом деле можете подумать невесть что. Этот странный маленький господин... но ведь, наверное, о нём и будет речь, не так ли?

— Так! — кивнул головой отец. — Именно об этом мы и собирались с вами поговорить, господин Гарднер. Видите ли, доктор Ганка — больной человек, спрашивать с него за его поступки...

— Вот видите! — Гарднер придвинул стул и сел к столу. — Но, во-первых, скажите: поверили бы вы моему честному слову?

— Поверили бы, — решительно сказал отец.

— Безусловно! — сказала мать. — Честному слову офицера...

— Но прибавьте: немецкого офицера, фрау Курцер! — с какой-то затаённой улыбочкой напомнил Гарднер.

— Для меня национальность не делает разницы, — пышно сказал отец.

— О, — радостно удивился Гарднер, — даже так? Ну, да вы совсем снисходительны к Германии и к её армии, господин Мезонье! — Он отвесил лёгкий полупоклон отцу. — Ну ладно, если вы уже так великодушны, так вот я даю вам честное слово, что доктор Ганка арестован совершенно вне зависимости от разговора, который на днях мне пришлось с ним вести. Удовлетворяет вас это?

Отец нерешительно поглядел на него.

— Я, — начал он, — не совсем...

— ...мне верите, — предупредительно докончил Гарднер.

— Нет, не то. Но тогда я не совсем понимаю причины его ареста... Что мог сделать Ганка?

Гарднер посмотрел ему в глаза и покачал головой.