— А как дела с квартирой? — спросил Генрих, когда они остались вдвоём.

— Очень плохо, как и все здесь. Хотел что-нибудь тебе подыскать, но ничего приличного найти не сумел. Сегодня переночуешь у меня, а завтра сам что-нибудь поглядишь.

Лютц жил на третьем этаже того же дома, где находился штаб.

— Мы здесь живём по-походному, — пояснил гауптман, приготовляя на краешке стола незатейливый ужин. Со временем все уладится, но пока питаемся как придётся и где придётся… Если ты не устал, можно пойти в замок, его хозяин, граф Рамони, очень радушный, гостеприимный человек.

— Граф Рамони? Он здесь?

— Ты его знаешь? — удивился Лютц.

— Знать не знаю, но у меня есть к нему рекомендательное письмо от Бертгольда. Это его старый знакомый.

— Так это же совершенно замечательно! Граф приглашал меня поселиться у него в замке, но я отказался — пришлось бы далеко ходить. У тебя же машина и ты сможешь жить у него.

— Ты так говоришь, словно уверен, что граф пригласит и меня?

— Если этого не сделает граф, так наверняка сделает его племянница Мария-Луиза.

— Что она собой представляет?

— Увидишь сам! Должен только предупредить, что молодая племянница графа страшно тоскует в этом, как она говорит, богом забытом уголке. Она считает, что всевышний, создавая землю, позабыл создать в Кастель ла Фонте модные магазины, театры, оперу, весёлые кабаре, не послал сюда даже пристойного падре, которому можно было бы поверять свои грехи.

— А у неё много грехов?

— Мне кажется, значительно больше, чем положено молодой вдове, которая ещё не сняла траур. Так думаю не я один, а и все наши офицеры, привлёкшие внимание молодой графини.

— Ого! Выходит таких счастливчиков несколько! Может быть, и ты в их числе?

— Меня она придерживает в резерве, с её точки зрения, я очень старомоден в отношениях с дамами. Да ну её к чёрту! Нам надо поговорить с тобой о делах более важных, чем эта великосветская потаскуха. Прежде всего я хотел бы предостеречь тебя от присущего тебе легкомыслия, благодаря которому ты всегда сталкиваешься с опасностью там, где её можно избежать. Не обижайся и не спорь. Дело в том, что нам досталось крайне плохое наследство. До нас здесь стояла дивизия СС. Ну, а ты ведь сам знаешь — там, где стоят эсэсовцы, население или на кладбище или в партизанах. И партизаны здесь значительно активнее, чем во Франции. Единственное наше счастье, что между собой они разобщены.

— Как это?

— Они не действуют единым фронтом, а много сил тратят на разногласия между собой. Среди них есть националисты, демократы, христиане, гарибальдийцы — да всех не перечесть. Самые ожесточённые — гарибальдийцы. Это в большинстве коммунисты, и дерутся они, как черти. Об этом тебя проинформирует лучше, чем я, твой приятель Миллер. Или этот Кубис. Такая сволочь, я тебе скажу!

— Ты это только узнал?

— Я ему никогда не симпатизировал, а теперь просто ненавижу!

— Почему?

— Поскольку борьба с партизанами значительно усилилась, у нас есть здесь свой дивизионный госпиталь, а в госпитале главный врач Матини…

— Итальянец? — удивился Генрих. Он знал, что занимать такую должность в немецкой армии мог только немец.

— Итальянец он только по отцу, а мать у него чистокровная арийка. По всей вероятности, при назначении его главным врачом госпиталя это учли. К тому же он первоклассный хирург. Так вот, между этим Матини, — он очень симпатичный человек, ты сам в этом убедишься, когда с ним познакомишься, — и Кубисом идёт настоящая война.

— Так ведь вы же здесь без году неделя!

— Первое столкновение произошло, как только мы приехали. Кубис потребовал у Матини морфий, а тот категорически отказал. С этого началось.

— Воображаю, как взбеленился Кубис!

— Но ты не представляешь, к чему он прибегнул, чтобы отомстить Матини! Такая низость, такая мерзость… На это способен только гестаповец! Зная, что Матини очень мягкий и гуманный человек, — ведь он и морфий отказался дать из чисто гуманных соображений, — Кубис начал вызывать его к себе в кабинет во время допросов, даже потребовал, чтобы доктор проводил какие-то опыты над арестованными. Матини, конечно, категорически отказался, и теперь Кубис ест его поедом, угрожает, шантажирует…

— Действительно, тварь! Но ты не волнуйся, я привёз этого морфия вдоволь. Пусть Кубис отравляется — одним мерзавцем на свете будет меньше. А когда у него появится морфий, он станет снисходительнее и к Матини… Ну, а Миллер как себя чувствует?

— Он за что-то получил благодарность от твоего отца из Берлина. Теперь ждёт повышения в чине и крест. Стал ещё нахальнее. Правда, с тобой он всегда держится в рамках. А знаешь, какое у нас нововведение с лёгкой руки Миллера? Возьми телефон, погляди.

Генрих пододвинул аппарат и увидел прикреплённый к нему трафарет: «Враг подслушивает!»

Лютц рассказал, что такие напоминания висят теперь на каждом шагу, телефонные разговоры строго конспирируются, каждый работник штаба имеет тут позывные: генерал — «дядя», начальник штаба — «папа», Лютц — «жених», Миллер — «монах», Кубис — «падре».

Раздевшись и погасив свет, Карл и Генрих ещё долго разговаривали, лёжа один на кровати, другой на диване.

А в это время Кубис метался по всему городку в поисках Гольдринга, о приезде которого узнал от Курта, случайно встретив того на улице. Надежда, что барон выполнил своё обещание и привёз драгоценные ампулы, словно влила в Кубиса силы, вывела его из прострации. Но кого бы он не спрашивал, никто не мог сказать, где остановился обер-лейтенант. Лишь поздно ночью Кубис догадался позвонить Лютцу, тот сердито ответил, что у него никого нет и попросил не мешать спать.

Но Кубис всё-таки пришёл к гауптману, как только рассвело. Собственно говоря, не пришёл, а приплёлся. Он еле передвигал ноги. Ни с кем не здороваясь, тяжело дыша, Кубис упал на стул. Руки его дрожали, обычно бледное лицо приобрело синюшный оттенок, набрякшие веки почти закрывали глаза.

Поняв, почему ранний гость в таком состоянии Генрих, не говоря ни слова, протянул ему две небольшие ампулы. Глаза Кубиса радостно блеснули. Он схватил ампулы, вынул из кармана маленькую коробочку со шприцем, наполнил его и уверенным движением ввёл себе морфий. Минут пять Кубис сидел с закрытыми глазами, закинув голову на спинку кресла. Но вот синюшный оттенок начал медленно исчезать с лица, руки перестали дрожать, в глазах, зажглись огоньки, на губах появилась улыбка.

— Барон! До вашего приезда я не верил, что на этой земле существуют ангелы-хранители, но сегодня убедился: они есть, и вы — первый! Не знаю, чем вас отблагодарю. Разве тем, что днём и ночью буду молиться о вас, когда сброшу этот мундир и снова надену сутану.

— Если партизаны не отправят нас на тот свет раньше, чем вы смените пистолет на крест! — сердито бросил Лютц.

— Сейчас я ввёл себе такую дозу оптимизма, что бодро гляжу в будущее, — Кубис вскочил с кресла, заходил по комнате. — Эх, гауптман, если б вы знали, как приятно воскресать из мёртвых! Какое пьянящее наслаждение снова чувствовать пульсацию крови во всех сосудах, а в теле живое биение каждой жилочки. Вы никогда не узнаете, что за роскошь такая внезапная смена самочувствия. Минуту назад умирать, а теперь чувствовать, что весь мир подчинён тебе, создан для тебя!

— Я очень рад, что не узнаю! Мне противно это противоестественное возбуждение.

— Какая разница, искусственное или естественное! Было б хорошее настроение, а как его достичь, это уже второстепенный вопрос. Способы не играют роли. Важны последствия. Барон, вы привезли много этого чудодейственного эликсира?

— На первое время хватит!

— А когда вы передадите его мне?

— Я не сделаю такой глупости, а буду выдавать вам порциями. Вы злоупотребляете наркотиками. Начали с одной ампулы. Теперь уже две-три. Вначале вводили под кожу, теперь прямо в вену. И я никогда