— На лице не написано, что я немец. А к вашему приезду обещаю приобрести гражданскую одежду. Из Бонвиля приедем вместе, на машине… Договорились?

— Договорились, — не совсем решительно согласилась Моника. — Буду ждать вашей телеграммы, а пока пожелаю вам счастливого пути.

Утром следующего дня, когда Сен-Реми ещё спал, Генрих и Курт выехали в Бонвиль. Генрих рассчитал, что они прибудут туда в полдень, если ехать со скоростью девяносто километров в час. Курт вёл машину быстро, стрелка спидометра часто перескакивала за сто.

— Где я ездил по такой дороге? — вспоминал Генрих.

Да, он где-то видел нечто подобное. Такие же, словно рукой сказочного великана разбросанные горы, не соединённые в единый хребет. Они стоят друг за другом, образуя узкие долины, поросшие буйной зеленью, среди которой журчат неширокие, но бурные потоки чистой, как слеза, горной воды. Внизу густые леса, которые выше в горы становятся более однообразными и низкорослыми. Такие же неожиданно возникающие пятачки-полянки, со всех сторон окружённые лесом. На Западной Украине такие полянки называют полонинами. Да, да, такую именно дорогу он видел незадолго до войны, когда ехал из Станислава на Яремче. Да, как давно это было…

Генрих подозрительно взглянул на Курта, словно он мог подслушать его мысли. Тот сидел, крепко сжав руками руль и напряжённо вглядывался вдаль. Было прохладно, но лицо Курта вспотело. Боясь оторвать от руля хотя бы одну руку, он лишь фыркал, стараясь сдуть капельки пота, скатывающиеся к губам.

— А ну, дай я, а ты отдохни.

Генрих сел за руль. Так было лучше. Извилистая дорога требовала большого напряжения. Думать о чём-либо было некогда, а это главное. Именно сегодня он должен быть как никогда спокоен и уравновешен. Возможно, сразу же по приезду Генрих получит задание, которое надо будет выполнить сегодня же.

Дорога становилась всё более трудной, поворотов все больше, приходилось часто менять скорость, то беря крутые подъёмы, то спуская машину на тормозах.

К Бонвилю подъехали лишь в пять часов вечера. В гостинице для немецких офицеров свободного двойного номера, по словам дежурного, не было. Но крупная купюра, вложенная в документ, немедленно изменила положение. Через пять минут Генрих и Курт готовились принять ванну.

— Мойся ты первый, а потом пойдёшь разузнаешь, где тут хороший ресторан, — приказал Гольдринг денщику.

Гольдринг не ошибся, думая, что о возложенном на него задании ему станет известно тотчас же по прибытии в Бонвиль: пока Курт разыскивал ресторан, Генрих уже знал, какое угрожающее положение создалось здесь.

Дело в том, что расположенный в предгорьях Альп Бонвиль и весь этот район стали своеобразным центром партизанского движения на юго-востоке Франции. Ожесточённая борьба гестапо с партизанами долгое время не давала никаких результатов. Наоборот, жестокие расправы с местным населением, которое зачастую было ни в чём не повинно, лишь увеличивали ряды партизан.

Но в начале февраля 1942 года случилось то, чего никто не мог ожидать: один из активнейших членов подпольной организации, её лучший связной Дежене, всеобщий любимец, весёлый, острый на слово человек оказался провокатором. Вначале не верилось, что Дежене, который сам зачастую бывал инициатором диверсий и так охотно брался за выполнение самых сложных заданий, мог оказаться предателем. А между тем Дежене после ареста трех руководителей движения сопротивления сбросил маску и надел мундир эсэсовского офицера, с которым расстался пять лет назад, когда, по заданию гестапо, прибыл в Бонвиль под видом рабочего из Парижа.

Провокация нанесла огромный вред партизанскому движению: многие активные участники были арестованы, но всё-таки до полного разгрома организации дело не дошло. Те руководители движения Сопротивления, которые остались на свободе, сумели быстро переменить явочные квартиры, адреса, фамилии, местопребывание многих участников движения.

На Дежене партизаны буквально устроили охоту. Правда, теперь он уже называл себя настоящим именем Вилли Мейер. На протяжении первой недели после разоблачения провокатора в Дежене-Мейера стреляли пять раз: его подстерегали на улицах, на квартире, которую ему за это время пришлось трижды сменить, и, наконец, в ресторане — официантка послала ему в грудь две пули.

Из Бонвиля тяжело раненого Мейера увезли в какой-то госпиталь, и несколько месяцев о нём ничего не было слышно. Как же были поражены местные партизаны, когда узнали, что Дежене-Мейер вновь появился на улицах Бонвиля уже в роли адъютанта нового начальника гестапо оберста Гартнера! Всем было известно, что провокатор знает в лицо многих участников движения Сопротивления. Те из них, кто под видом разносчиков газет, зеленщиков или молочников до сих пор спокойно ходили по улицам города, должны были теперь скрываться, чтобы не попасть на глаза провокатору.

К этому прибавились и осложнения, вызванные деятельностью самого оберста Гартнера. Это был старый опытный гестаповец, которого посылали в места, где создавалась наиболее сложная обстановка. Гартнер сразу отменил комендантский час, патрулирование по ночам и этим смягчением режима завоевал некоторую популярность. Он выпустил из тюрем многих заключённых, среди которых было немало настоящих уголовных преступников. Большинство из них было подкуплено и завербовано Гартнером.

Несколько дней назад партизанам удалось перехватить сообщение, посланное Гартнером в Берлин, в котором он обещал в самое ближайшее время ликвидировать виднейших руководителей движения Сопротивления и намекал на то, что ему посчастливилось напасть на след какой-то организации, существующей в рядах самой немецкой армии. Оберст расхваливал деятельность Мейера, с помощью которого ему удалось установить тайное наблюдение за виднейшими участниками партизанского движения.

Гартнер действовал чрезвычайно осторожно. После неудачной попытки маки взорвать помещение гестапо он работал неизвестно где, а на улице появлялся лишь в сопровождении автоматчиков-гестаповцев и Дежене-Мейера, которого не отпускал от себя ни на шаг.

Обедал Гартнер в офицерском ресторане «Савойя», охранявшемся днём и ночью.

Необходимость как можно скорее ликвидировать Гартнера и Мейера была очевидной. Были все основания предполагать, что весь штаб руководства партизанами будет ими раскрыт. Генрих задумался и даже не слышал, как вернулся денщик.

— Ну, что нового, Курт?

— Все рекомендуют специальный ресторан для офицеров «Савой».

— Далеко до него?

— На параллельной улице.

Через десять минут Гольдринг уже был там. Ресторан раньше принадлежал французу, но недавно бывшего хозяина арестовали, и ресторан отдали инвалиду-гитлеровцу.

«Вход только для немецких офицеров», — прочитал Генрих на входной двери, у которой стоял караульный.

За стойкой буфета он увидел толстого бритоголового немца с густыми рыжими усами.

— Имею честь разговаривать с хозяином ресторана? — спросил Гольдринг.

— Так точно, герр обер-лейтенант! — по-военному ответил тот, — Швальбе, хозяин ресторана.

— Я только что приехал, герр Швальбе, но успел узнать, что лучший ресторан в городе это ваш. Надеюсь, что вы не откажетесь недели две-три кормить меня своими обедами?

— О, с радостью! Тот, кто рекомендовал мой ресторан, гарантирую, не ошибся.

— Тогда разрешите познакомиться: обер-лейтенант барон фон Гольдринг.

— Я счастлив приветствовать такого высокопоставленного гостя.

— Может быть, ради знакомства мы выпьем с вами по бокалу хорошего вина? — предложил Гольдринг.

— Сочту за честь.

Швальбе проковылял к шкафу у него вместо левой ноги был протез. Поставил на поднос бутылку вина и подошёл к столику, за которым сидел Гольдринг.

Генрих вынул из кармана и положил на стол коробку хороших гаванских сигар.

— О, какая роскошь! — восторженно воскликнул Швальбе, беря одну из них. — Теперь не часто