— Моя помощь излишня, — сказал Матини Кубису, который без особой жалости смотрел на труп своего шефа. — Вскрытие делать?

— Думаю, ясно и так!.. Герр Лютц, что с вами?

— Пустяки! Немного задело руку и… — гауптман покачнулся.

— Что ж ты молчал! — укоризненно бросил Матини и обхватил за плечи Лютца.

Тот, смущённо улыбаясь, выпрямился.

— Уверяю тебя, я чувствую себя превосходно, лёгкая слабость, вот и все.

Невзирая на протесты Лютца, Матини отвёл его в операционную, внимательно осмотрел и перевязал рану.

— Действительно, ничего серьёзного. Но необходим покой. Придётся тебе, дружище, поселиться у меня в госпитале.

— Упаси боже! Тогда я по-настоящему заболею… Лучше полежу у себя дома. Надеюсь, ты будешь меня навещать?

— За тобой нужен уход, и я забираю тебя к себе, — решил за всех Генрих. — Ты не возражаешь, Мартин?

— Придётся согласиться. Тогда сейчас же в путь. Карлу необходим покой.

— Я доложу штабу командования о нападении и тоже приеду к вам! — крикнул Кубис с порога.

Трое друзей переглянулись и поняли друг друга без слов.

— Ничего! — успокоил Генрих. — Дам ему несколько десятков марок и его словно ветром сдует…

К замку подъехали с чёрного хода, чтобы избежать встречи с Марией-Луизой. Но Генрих позабыл ключ, и все равно пришлось поднять шум, долго стучать. Наконец дверь открыл несколько смущённый Курт.

В глубине коридора мелькнуло женское платье. Догадавшись в чём дело, Генрих невинно заметил:

— О, мы, кажется, своим стуком разбудили и графиню.

— Это не графиня, это Лидия… то есть горничная, — поправился Курт и покраснел.

Ужинали в спальне, придвинув стол к кровати, на которой лежал Лютц. После перевязки он чувствовал себя совсем хорошо и категорически запротестовал, когда Генрих и Матини, поужинав, захотели выйти в другую комнату, чтобы дать ему поспать.

— Это будет просто преступлением с вашей стороны! У меня сейчас так на душе, словно я искупил большой грех. А в такие минуты хочется быть среди друзей. Можете молчать, разговаривать, читать, но только не уходите от меня. Мне просто приятно на вас обоих смотреть!

На месте, где раньше была картина, так взволновавшая Генриха, теперь висела большая карта Европы, разукрашенная флажками, обозначавшими линии фронтов. Генрих и Матини подошли к карте с курвиметром, начали измерять расстояние от Сталинграда до Сарн — верховное командование не так давно сообщило, что этот город пришлось оставить.

— Что вы там измеряете? — поинтересовался Лютц.

— Погоди! — Генрих подошёл к столику и начал что-то высчитывать. — Чтобы пройти расстояние от Сарн до Волги, нашей армии понадобилось полтора года… Чтобы отступить от Сталинграда до Сарн — меньше года… Итак, мы сокращаем линию фронта куда быстрее, чем в начале войны расширяли её…

— Ты хочешь сказать, Генрих, что мы удираем быстрее, чем…

— Фу, какая терминология! Не удираем, а сокращаем линию фронта, — иронически поправил Генрих, — сокращаем для будущего наступления.

— И ты, Генрих, веришь, что оно когда-нибудь будет?

— Знаешь, Карл, есть вещи, о которых я просто стараюсь не думать. Слишком уж опасно в них углубляться.

— А я не хочу прятать голову в песок, как делают страусы. Я не верю ни в возможность нового наступления, ни в чудодейственную силу нового оружия. Войну мы проиграли! Это факт, с которым рано или поздно придётся примириться.

— Что бы сказал о таких разговорчиках покойный Миллер? — улыбнувшись заметил Матини.

— Ой, как же я об этом забыл? Ты знаешь, Мартин, кого я встретил позавчера в кабинете Миллера? Бывшего гарибальдийского парламентёра, того, у которого шрам на лице. На допросе…

— Антонио Ментарочи?

— Ты даже знаешь его имя и фамилию?

— Он служил в том госпитале, где я раньше работал. Исключительно умный и сердечный человек. Я не говорил об этом никому, чтобы не произносить вслух его имя. Ведь бедняга вне закона…

— И хорошо сделал, что не сказал. Это только ещё больше увеличило бы подозрения.

— Подозрения? Есть что-нибудь конкретное?

Генрих рассказал суть разговора с Миллером.

— Я так и знал, что подозрение падёт на меня! — Матини вскочил и забегал по комнате.

На его нервном лице по очереди отразились все чувства: беспокойство, колебания, потом решимость.

— Вот что, друзья, — сказал он, остановившись против кровати Лютца. — Я не хочу таиться перед вами: если б я мог, я предупредил бы партизан! И тем не менее в данном случае это сделал не я! Перед вами мне нечего оправдываться и, надеюсь, вы поверите мне на слово… Но сейчас меня интересует не столько моя особа, сколько этот Ментарочи… Как вы думаете…

В дверь кто-то постучал, и Матини не закончил фразы. На пороге появилась горничная графини.

— Синьор обер-лейтенант, графиня просила зайти к ней, как бы поздно вы ни освободились!

— Передайте вашей госпоже, Лидия, что я обязательно зайду, — ответил Генрих, внимательно вглядываясь в лицо девушки.

Может быть, потому, что Генрих впервые назвал её по имени, а возможно, по каким-либо другим причинам, но горничная смутилась.

— Хорошо, — ответила она тихо и вышла.

— Так вот, я хотел бы знать… — начал было Матини, но его снова прервали.

На этот раз дверь распахнулась настежь без стука и на пороге выросла фигура Кубиса.

— «Где двое или трое собрались во имя моё, там и я среди них…», — цитатой из евангелия поздоровался Кубис.

— Садитесь, Кубис, — пригласил Генрих, — мы, правда, уже поужинали, но немного вина оставили, помня о вас.

— Этой кислятины?

— Другого не было и не будет. Пауль, не забывайте, мы у постели раненого.

— «И бог, видя тайное, воздаст нам явное!» — молитвенно сложа руки, снова процитировал Кубис.

— Сегодня Кубис настроен на молитвенный лад, — улыбнулся Лютц.

— Я сегодня подумал: а не придётся ли мне снова менять одежду? Когда-то я сменил сутану на мундир, а теперь, возможно, придётся сделать наоборот. Ну, это все в будущем, а я человек сегодняшнего дня. И он не предвещает мне ничего хорошего!

— Снова какие-нибудь неприятности? — поинтересовался Генрих.

— Самые большие — у меня отняли перспективы! Оповестил начальство о смерти раба божьего Иоганна, а мне приказывают: выполняйте его обязанности, пока не пришлём нового начальника. Итак, моё продвижение по службе, а следовательно, и увеличение бумажек, которые так приятно шуршат в руках, отодвигается на неопределённый срок. И я снова на иждивении доброго и щедрого барона фон Гольдринга, который коллекционирует мои расписки. А вы после этого предлагаете мне кислое вино! Вам ещё не хватает завести разговор о медицине и вообще о тленности всего живого! Кстати, и синьор Матини здесь.

— Перед вашим приходом мы как раз беседовали о медицине. Матини нам рассказал об одном очень интересном опыте. Как хирург он просто в восторге и мечтал бы повторить эксперимент.

Матини удивлённо смотрел на Генриха, лидо его медленно покраснело, брови угрожающе сошлись на переносице.

— Умоляю вас, заклинаю, покорно прошу! Не рассказывайте мне этой мерзости! Она мне испортит