Это было интервью с кубинским рыбаком, взятое корреспондентом какой-то местной провинциальной газеты, рыбаком по имени Мерсед. Интервью было взято на борту речного монитора военно-морского флота Соединенных Штатов «Дэниел Уэбстер». Монитор охотился за Твидом, скрывавшимся в кубинских джунглях… Этот тип сбежал из тюрьмы и скрылся на Кубе.

Вот эта история, естественно, в переводе:

«Я увидел, как к берегу бредет белый человек очень солидной комплекции, заросший нечесаной бородой и в изорванной одежде. Выйдя из воды, он вытянул за собой на веревке пирогу. Человек отчаянно бил себя по телу, пытаясь избавиться от москитов и оводов. У него не было ни весел, ни провизии, ни ботинок. Но из кармана своих мокрых штанов человек извлек зеленый американский доллар и попросил выпивку. Я дал ему воды, и в глазах его мелькнуло выражение отчаяния. Он всуе помянул имя нашего Господа. Что это, дескать, за страна, я же сказал «выпивка»! Что за черный ублюдок без рода и племени! Я не стал реагировать на его дурное поведение, просто отвернулся, пошел домой и велел детям, чтобы они не выходили на улицу. Он долго сидел на песке и время от времени жалобно стонал. Тут моя жена поняла, что это какой-то бедняга, несчастная душа. У моей жены более доброе сердце, чем у меня, она не выдержала и собрала незнакомцу поесть — немного риса, рыбы, бобов и горячую лепешку. В своих рваных штанах человек нашел еще один доллар и дал ей. Каждый раз, когда мы подходили к нему, он доставал еще один мокрый доллар. Этот человек точно не Христиании. Да и что прикажете мне делать с никуда не годной купюрой? Разве это деньги? Он спросил: ты знаешь, кто я такой? Он заинтересовался нашими птицами. Человек внимательно присматривался к цаплям на берегу, к попугаям на деревьях, к большим белоголовым ныркам, которые ловят в реке рыбу, и к красно-голубым птичкам, клювиками высасывающим нектар из цветков. Уж очень он интересовался ими, да и они не оставляли его своим вниманием, потому что он все ходил мимо них и передразнивал их голоса, правда, очень плохо. Совсем не похоже. Чирик, чирик, кричал он, я, говорит, чирик, чирик. Больше от него ничего не удавалось добиться, и вообще он был какой-то чокнутый. О цаплях он сказал, что в его городе женщины носят их на шляпах просто из интереса, потому что им так хочется. Мне не захотелось, чтобы и моя жена носила цаплю, и я отослал ее домой. О да, говорил он, мой город — это город Бога. И прекрасны те женщины, которые носят шляпы из птиц и их перьев. И он начал рассказывать какие-то небылицы, нес всякую ахинею, видно, совсем сбрендил. Он сказал, что в городе его Бога тьму разгоняют с помощью подожженного болотного газа, и при таком свете по ночам ходят женщины в птичьих шляпах на голове и подзывают птичьим криком мужчин, что в городе том есть огненные колеса, которые выполняют всякую работу: они таскают тяжести по серебряным дорожкам, и при этом не нужны ни быки, ни мулы, другие колеса собирают урожай, третьи ткут, четвертые шьют — и все это делают огненные колеса. И дома у них не такие, как у меня, из жердей и лиан, а из какого-то вещества, которое прочнее камня — его делают из огня. Из этих твердых камней они строят дома высотой с гору и мосты, по которым пересекают реки. Это какой-то чудесный сумасшедший — он сказал, что в том городе он — Бог, там не бывает темноты и по нему ходят женщины с птицами на головах. Вот так он разговаривал с нами. Мои дети играли с ним и нисколько его не боялись, он был такой забавный, придумывал всякие смешные штуки, играя с детьми, и говорил, что очень любит детей, а потом принимался плакать. Он дал и им мятый доллар. Он сказал, что хочет добраться до Сантьяго, а потом переплыть море. Такой вот бедолага сумасшедший. Несчастная душа. Потом, когда он уезжал, то сел в пирогу, бросил в воду еще один доллар и поплыл вниз по течению. Бедный, так он никогда не доберется до Сантьяго, ведь это совсем в другой стороне.

И еще он сказал, что в его городе, городе Бога, они нашли секрет вечной жизни, и когда он вернется, а он обязательно вернется, то будет уже бессмертным.

Он махал нам рукой и кричал, что он птичка — чирик, чирик, — правда, он не чирикал, а рычал, как дикий зверь, и мы слышали этот рык даже тогда, когда он уже скрылся из глаз. Это был такой чудной сумасшедший».

В конечном счете, я затеял весь этот рассказ, только чтобы поговорить о нашем городе. Вот и конец моей истории. Какой-то маньяк напал на Сарто риуса и с такой силой ударил его головой о каменный пол лечебницы, что на черепе образовалась вмятина, а мозг растекся по гранитным плитам. Причину этого нападения никто никогда не выяснял, возможно, Сарториус попытался провести какой-то опыт над маньяком, кто знает… Но, во всяком случае, он, как и вся его компания смертников, которых он держал в водонапорной башне, успокоился навсегда. Его похоронили в чистом поле на Харт-Айленд, недалеко от Бронкса.

Огастаса Пембертона похоронили на лугу в Рейнвенвуде, недалеко от того места, где он умер. Для этого потребовалось получить разрешение новых владельцев — какой-то фирмы, которая купила выморочное недвижимое имущество, но Сара — а это была ее идея — добилась своего и разрешение получила. Пожалуй, только эта женщина могла понять, насколько достойна сожаления и даже жалости эта душа, ведшая столь эгоистичную жизнь и отличавшаяся непреклонной жестокостью.

Юстас Симмонс был предан земле в братской общественной могиле в графстве Рокленд. Как и у Capториуса, у него не оказалось живых родственников. Не было их и у верного, звероподобного Врангеля. Так или иначе, все они были совершенно одинокими людьми, так же как и Донн, и Мартин Пембертон, да, кстати говоря, и ваш покорный слуга.

Мне не известно, оповестили ли о происшедшем семьи, брошенные на произвол судьбы остальными участниками предприятия по достижению бессмертия… Я не знал и того, где похоронили этих стариков и возместили ли родственникам финансовые потери.

В сундуке, который убил Юстаса Симмонса, находилось целое состояние — приблизительно полтора миллиона долларов. Мы вручили деньги Саре Пембертон и обошлись при этом без всяких официальных формальностей, пусть это вас не шокирует.

Той зимой я был приглашен на две свадьбы, сыгранные с интервалом в неделю или около того. Мартин Пембертон и Эмили Тисдейл справляли свадьбу на свежем воздухе, на садовой террасе дома Тисдейлов на Лафайет-плейс. Доктор Гримшоу, который на протяжении произошедших событий спустился с небес на землю и постоянно занимался только тем, что ворчал и опровергал все и вся, обвенчал молодых. Нос его покраснел от холода и под ним висела прозрачная дрожавшая капля. Невеста, не изменившая своей склонности к простоте во всем, была одета в белое шелковое платье незамысловатого покроя и кружевную шаль, накинутую на плечи. Никаких украшений, никаких излишеств. Вуаль казалась просто небесным листочком, опустившимся на волосы невесты. Настоящие листья — желтые, красные и бурые — лежали на земле, и ветер гонял их у наших ног. Ветер завывал, заменяя собой свадебный марш. Для свадьбы не заказали оркестра. Пока Гримшоу произносил положенные по ритуалу слова, я внимательно смотрел, как невеста держит за руку своего жениха — она прижалась к его руке локтем и крепко обхватила его кисть, слегка наклонившись в его сторону. Было похоже, что она хочет поддержать его… а может быть, и себя… Кто знает. Видимо, она хотела, чтобы они оба служили друг другу опорой. Их брак освящался небом, воспоминаниями детства и пережитыми испытаниями — они так подходили друг другу. Невозможно было представить их бракосочетание где-либо в ином месте — только здесь, за стенами тихого парка, куда не доносился шум города. Только в таких местах природа может надеяться выжить в Нью-Йорке.

Я был полностью поглощен созерцанием невесты, хотя меня раздражало присутствие стоявшего рядом рослого, толстого, сопящего создания по имени Гарри Уилрайт. Мне не понравилось, что на свадьбу он подарил молодоженам портрет Эмили, который писал исключительно для себя. Хотя, если подумать, это была своего рода капитуляция. Когда невеста дрогнувшим от счастья голосом произнесла свое «да», сердце мое было навсегда разбито.

Естественно, присутствовала на церемонии и Сара Пембертон, не скрывавшая радости от того, что наконец, стала вдовой. Рядом с ней были Донн и престарелая Лавиния Пембертон Торнхилл, только что вернувшаяся из очередной инспекционной поездки в Европу. Миссис Торнхилл полностью соответствовала моему о ней представлению — суетливая пожилая богатая женщина в старомодном платье и в парике, который упрямо не хотел ровно держаться на ее голове. В ней было нечто высокомерное — видимо,