напрасным, практический результат оказался абсолютно нулевым. Однако произошло событие, которое не допустило полного и окончательного разочарования в шансах на успех и породило новые надежды.

Таким событием стало сообщение о планируемом вторжении Гитлера в Данию и Норвегию. Оно породило надежды на то, что теперь ОКХ вмешается и предпримет активные действия и таким образом удастся вновь наполнить свежим ветром поникшие паруса сотрудничества с Ватиканом и восстановить его доверие к оппозиции. Необходимость восстановления подобного доверия в то время подтверждается и показаниями, правда из довольно сомнительного источника, которые совпали по времени с предостережением папы, которое он высказал Шарлеруа, предупредив о необходимости быть готовыми к серьезным испытаниям и отказаться от благодушия и каких бы то ни было радужных надежд. Таким свидетельством стали данные после войны показания бывшего агента гестапо Франца Зондреггера, который привел слова, якобы сказанные Шмидхубером в ходе допросов после его ареста нацистами. По словам Зондреггера, незадолго до Пасхи монсеньор Шёнхоффер связался со Шмидхубером, чтобы узнать, какие люди стоят за спиной Мюллера. Шёнхоффер якобы сказал, что в Ватикане и Лондоне существуют серьезные сомнения по поводу того, что Мюллер имел полномочия вести контакты, подобные тем, которые завершились в январе 1940 года. Когда события достигли желаемой точки, неожиданно воцарилось полное молчание, и от германской оппозиции нет «ни слуху ни духу»[200].

Между тем сообщения о предстоящем нападении на Данию и Норвегию были тщательно подготовлены и переданы таким образом, чтобы подтвердить и укрепить в глазах папы и английского правительства реальность существования оппозиции и того влияния, которым она обладала. Где–то во второй половине марта 1940 года Мюллер сообщил Каасу, Ляйберу и Шёнхофферу о том, что Гитлер принял решение напасть на Данию и Норвегию и что, по мнению группы Остера, это закончится для него крахом. Был выработан простой шифр для передачи дальнейшей более точной информации из Мюнхена. За несколько дней до 9 апреля (как можно заметить, это совпало с предостережениями, которые Остер передал Сасу и военным атташе Норвегии и Дании) последовал звонок в Рим; в ходе разговора Шёнхоффер задавал слишком много вопросов, чем несколько раз давал Мюллеру серьезный повод для беспокойства, что нам уже знакомо по телефонным разговорам Саса.

Неизвестно, что сделал папа с полученной информацией, однако сам факт ее получения произвел самое благоприятное впечатление на понтифика, о чем свидетельствует то, что он упомянул о данном факте в ходе разговора с монсеньором Тардини, состоявшегося месяц спустя.

Казалось бы, далеко не безосновательные надежды оппозиции на провал начала операции в Норвегии не сбылись, хотя даты его несколько раз менялись. После целой серии переносов сроков наступления Йодль 27 апреля 1940 года записал в своем дневнике: «Фюрер выразил намерение начать осуществление плана «Гельб» в интервале между 1 и 7 мая».

Прошлый опыт говорил о том, что возможны и дальнейшие отсрочки наступления. С другой стороны, в данное время года погодные условия были таковы, что требуемый для наступления благоприятный метеопрогноз на четыре–пять дней подряд мог быть дан в любой момент, причем было вполне вероятно, что он выпадет как раз на тот семидневный период, в течение которого Гитлер планировал начать наступление. Приближался последний и решающий момент, когда группа Остера—Бека могла выправить положение и восстановить доверие к себе в Ватикане и Лондоне, окончательно и ясно заявив, что попытки побудить генералов к активным действиям ни к чему не привели, что надежды на то, что наступление удастся предотвратить, больше нет и что Гитлер, судя по всему, нанесет удар в ближайшие дни. Некоторое время на Тирпиц–Уфер обсуждался вопрос, должен ли передать это заключительное сообщение Мюллер в ходе своей поездки в Рим, которая бы завершила ватиканские контакты. Подчеркивалось, что оппозиция должна была как–то компенсировать тот чрезмерный оптимизм, который она демонстрировала в начале и в ходе контактов и который привел лишь к благоприятному для Германии ответу со стороны англичан. И по соображениям моральной ответственности, и с точки зрения целесообразности существовала очевидная необходимость окончательно прояснить ситуацию. Вопрос был обсужден с Беком, после чего было решено, что Мюллер должен вновь ехать в Рим. По мнению Бека, в противном случае союзники могли прийти к выводу, что их вновь ввели в заблуждение нацистские агенты, как это было в Венло, на этот раз для того, чтобы ослабить их бдительность и подставить под удар Гитлера, не дав должным образом к нему подготовиться.

В таком случае, путь для переговоров с Западом стал бы закрыт для оппозиции навсегда.

Особенно важно для оппозиции было продемонстрировать категорическое осуждение ею планов нарушения нейтралитета Бельгии, Голландии и Люксембурга и подчеркнуть, что оппозиция не имеет с подобными планами ничего общего. Как рассказал Донаньи своей жене, позиция Бека была следующей: «Мы должны ясно показать, что не имеем с этим ничего общего. Мы должны быть готовы начать все сначала. Этим людям (Ватикану и англичанам) надо показать, что есть честная Германия, с которой они могут вести переговоры». Сам Донаньи сказал: «Мы должны оставаться с чистыми руками».

Многие детали того, как предупреждение о предстоящем наступлении достигло Рима в начале мая 1940 года, вероятно, до конца так никогда и не удастся прояснить. Бесконечные обсуждения этого вопроса с оставшимися в живых шестью главными участниками этих событий, состоявшихся в конце 50–х годов, так и не позволили прийти к единому мнению[201].

Практически точно установлено, что Мюллер отбыл из Берлина 29 апреля и прибыл в Рим 1 мая, причем от Мюнхена до Рима его сопровождал аббат Гофмейстер из Меттена.

Послание он передал папе через отца Ляйбера; оно было тщательно составлено на Тирпиц–Уфер на основе высказанных Беком соображений. Как вспоминает Мюллер, его основное содержание сводилось к следующему:

«Нельзя продолжать обсуждения, не имея шансов на успех. К сожалению, генералов не удалось убедить действовать (здесь в скобках говорилось о том, что, к несчастью, этому способствовал и успех норвежской авантюры, которая решительно осуждалась; также высказывалось негодующее осуждение предстоящего нападения на Бельгию, Голландию и Люксембург). Гитлер осуществит нападение, причем оно состоится в ближайшее время».

После встречи с Ляйбером Мюллер поспешил домой к главному аббату Нутсу и поведал ему о той угрозе, которая нависла над его страной, и о том, какая судьба ей уготована. Вечером 3 мая 1940 года они долго беседовали, и в ходе этой беседы баварец в деталях рассказал своему другу о сложившейся ситуации и о перспективах ее развития, как он их видел.

Мюллер вернулся в Германию 4 мая 1940 года, причем самолет сделал по пути короткую посадку в Венеции. Мюллер понимал, что он в серьезной опасности и должен сделать все, чтобы замести следы. В Венеции у него был знакомый таможенник, дружеского расположения которого он добился, делая ему небольшие подарки – сигары и зажигалки. Мюллер сумел получить у него официальную печать, которой должным образом и воспользовался: он поставил штамп в паспорт таким образом, что стало невозможно разобрать даты его прибытия в Италию и отбытия из нее.

Тем временем Гитлер приступил к непосредственной подготовке наступления; даты назначались и переносились все быстрее и чаще, так сказать, в рабочем порядке. 1 мая 1940 года он установил дату начала наступления на 5 мая, а 3, 4 и 5 мая переносил дату наступления на один день от предыдущего срока.

В совокупности все эти переносы привели Остера к убеждению, что, поскольку теперь сроки переносятся лишь на один день, то наступление действительно вот–вот начнется, и поэтому необходимо передать более детальное предупреждение в Рим, указав конкретную дату начала наступления. Мюллер, хотя он сам и не мог это вспомнить точно, 4–го и часть дня 5 мая был в Берлине и 5–го же вернулся в Мюнхен. Он только что вернулся из Рима, и не было смысла вновь посылать его туда, чтобы передать сообщение из нескольких слов, тем более что Шмидхубер как раз должен был туда отправиться. Мюллер поэтому передал Шмидхуберу небольшую записку для Ляйбера, в которой просто была указана дата наступления; это могло быть только 8 мая. В случае каких–либо изменений он должен был позвонить Шмидхуберу в гостиницу «Флора» и сообщить об этом, используя простой шифр: поскольку оба имели некоторое отношение к Эйденшинкбанку, было решено, что в телефонном разговоре будет названа дата заседания совета директоров, которая и будет означать дату начала наступления.

Как рассказывает Шмидхубер, он улетел в Рим 6 мая 1940 года и доставил записку отцу Ляйберу. В